Петр Афанасьевич рассмеялся и покачал головой.

– Не стоит об этом думать. Она бы могла это сделать в любом случае, даже если бы вы засыпали ее комплиментами. Захотела бы – и сделала.

– С какой стати?

– Чтобы совершить дурной поступок или даже преступление, не всегда нужен веский аргумент, мотив. Иногда достаточно повода. Однажды мужчина убил свою жену из-за компота. Она сварила вишневый компот, да процедила неаккуратно. Одна ягода попала ему в стакан, а он пил залпом и поперхнулся. Потом выплюнул вишню и задушил жену. После говорил: «Я решил, что она меня убить захотела, нарочно ягоду оставила, чтобы я подавился». Абсурд? Разумеется. Мужичка уволили с работы, он пришел домой злой как черт, а тут жена со своим компотом. Будь она само совершенство, думаете, он не сорвал бы на ней зло? А не на ней, так на ком-то другом бы отыгрался. Такова наша природа. Не всех, но многих.

– Вы что, в полиции работаете?

– Не угадали. Я патологоанатом.

С трудом удержавшись, чтобы не присвистнуть, я с новым интересом поглядел на своего собеседника. Впервые вижу человека, который избрал своей профессией вскрывать трупы. Он что, с детства об этом мечтал? Как люди становятся патологоанатомами, работниками морга, могильщиками? Но вопрос, конечно, был глупый, и я ни о чем не спросил.

Официантка принесла мой обед быстро, прошло всего минут пять. Я поглядел на еду в тарелках, и в животе у меня заурчало: оказывается, я голоден, и еще как. С чувством поблагодарив женщину, получил в ответ брюзгливое «На здоровье!» и взялся за вилку.

Винегрет был вкусный и нарезан мелко, как мне нравится. Когда овощи в салате будто топором порублены, у меня пропадает аппетит. Один раз Неля взялась угощать меня, так я кое-как осилил пару ложек. То, что немилосердно пересолено, я еще стерпел бы, но огромные куски вареной картошки и морковки в оливье меня добили. В голове всплыла фраза, неизвестно кем и когда сказанная: «Не могу есть небрежно приготовленную пищу».

Тарелки, в которых нам принесли винегрет, тоже нареканий не вызывали: нарядные, кремового цвета, с цветочным узором по краю. Я привык есть из хорошей, красивой посуды: у матери пунктик на этот счет. Она подбирает посуду тщательно, может часами бродить по магазинам, где ее продают. Никаких тарелок, блюдечек и чашек вразнобой – только из одного сервиза. Стоит появиться малейшей трещинке или сколу, как посуда отправляется в мусорное ведро.

– На каникулы едете? – спросил Петр Афанасьевич. – Вы ведь студент, я прав?

– Был студентом. А теперь – свободное плавание.

– Бросили?

Я кивнул.

– Еду к отцу, в Улемово. Это возле Улан-Удэ. Он там живет после развода с матерью.

Он спрашивал, я отвечал. В тот момент все казалось нормальным, вполне обыденным, но я знал: это не так.

– Послушайте, Петр Афанасьевич, вы ничего необычного не замечали?

– В каком смысле? – Он доел винегрет и отставил тарелку в сторону.

– Поезд не делает остановок. Уже много часов. Потом еще люди… Они деваются куда-то, а на их месте оказываются другие. И проводник. Он ходит ночами по вагону и заглядывает в купе, да и вообще ведет себя… Странно как-то.

Петр Афанасьевич безмятежно улыбался, глядя на меня. Глаза у него были ясные, как небо, и ни одна тучка не набегала на эту синь.

– Что вас удивляет, Федор? Это Сибирь, здесь не так много населенных пунктов, как в средней полосе, например. Поэтому подолгу едем без остановок. Проводник следит за порядком – работа у него такая. А что люди меняются, так ведь это поезд. Кто-то садится, кому-то пора выходить.