Я и не говорю, что скучаю.

Может быть, если бы мне нравился кто-то из дочерей дяди Сани, я бы не шатался один по деревне.

И не встретил бы ее…

Были случал, когда Фэйри влюблялись в обычных, но это всегда кончалось плохо. Потому что обычные не хотят жить возле леса. И никогда не будут чувствовать и слышать, как мы. А мы болеем, если надолго попадаем в город. Тетя Берта говорит, что когда-то Фэйри жили по двести и триста лет, но городская грязь сократила наш век. Я думаю, что это страшное испытание, — похоронить жену и горевать по ней двести лет…

Но главное отличие в другом. У нас немножко отличается кровь. А Добрые Соседи не имеют права на бездетность. Мне еще рано об этом рассуждать, но это одно из самых страшных несчастий для рода…

А потом я вспомнил про братьев Дрю, про Джину и загрустил еще сильнее. Не то чтобы я по Джине особо скучал, но почти одиннадцать лет она считалась моей будущей женой. Нехорошо как-то так быстро забыть о жене…

Когда мы уезжали, она обещала писать и приехать, но Эвальды до нас так и не добрались. Первый год мы переписывались, а потом перестали. Иногда я встречал ее в Сети, но что-то изменилось. Когда мама поняла, что я перестал скучать, она призналась мне, что для Джины уже нашли в Дании другого жениха.

Я даже не огорчился. Дочка дяди Сани, Алена, внешне ничего, она видит красоту, умеет танцевать и здорово рисует. С Аленой, правда, тяжело говорить, потому что она постоянно слушает дурацкие русские поп-группы. Но это не важно, важно другое. Я слышал, как мама говорила по телефону с Симоной Дрю, они перезваниваются. А мы, чтобы не платить дорого за спутниковую связь, ездим в город. И мама жаловалась, что Бернара не тянет к местным дочерям Фэйри. Я тогда почувствовал себя виноватым, словно не оправдал надежд. Словно семья планировала сделать из меня великого конькобежца или космонавта, а я выношу горшки в хосписе…

Папа обещал, что мы обязательно вернемся. Бот мой маленький братишка немножко подрастет, и тогда начнем думать о возвращении. Он созванивается с братом, и Самуэль утверждает, будто все спокойно. Начальник полиции несколько раз приезжал, выспрашивал о нас. Он разведал, что мы уехали по рабочей визе в Россию, но дальше проследить не смог. Но я знаю наверняка, что мы никогда не вернемся в старый дом. Скорее всего, переедем на север, в страну Холмов. Так даже лучше, потому что папа невероятно переживает за свой лес…

Его брат выяснил, что с нашим отъездом криминальная обстановка резко ухудшилась. Были и пожары, и наезды, и насилие, а прошлой весной потерялась целая группа школьников. И многие вспоминают семью Луазье добрым словом и жалеют, что нас нет. Особенно соседи, Хариссоны и Уэбли.

Так что мы грустим вместе с папой.

И бродил я потерянный — совсем не из-за русской девчонки. Но на утро третьего дня я проснулся в полной уверенности, что обязательно ее опять увижу. Люди Атласа еще были здесь, они патрулировали на своем магическом воздушном корабле. Я мог бы их найти, когда они обедали с Григорием, и прямо спросить, где девочка Анка.

В какой-то момент я чуть было не собрался именно так поступить, но, слава лесным духам, сдержался. А то взрослые могли бы вообразить, будто она меня интересует. И, кроме того, я не очень верил в их искренность. Люди Атласа никогда не делали что-то просто так.

Я не поверил в их доброту.

Что-то в ней было такое, из-за чего ее возили с собой.

Утром третьего дня Саня привез девочку и совсем старенького человечка — того самого профессора.