Фоберы вызывали у Элинор жгучее любопытство. Их благодатное аскетическое существование представлялось ей витражом в средневековой церкви — виноградник и виноградари с тяжелыми корзинами на согбенных спинах. Однажды в банке «Креди агриколь» она заметила одного из Фоберов; он был угрюм и мрачен, как человек, которому не терпится свернуть шею курице. Тем не менее Элинор нравилось думать, что Фоберам известен некий способ благодатного приобщения к матери-земле, забытый всеми остальными. Разумеется, сама Элинор тоже забыла о благодатной связи с матерью-землей. Наверное, это потому, что она не настоящая американская индианка или что-то в этом роде.

На холм она поднималась медленно. Мысли неслись наперегонки, не двигаясь с места. Она обливалась потом, а возбуждение перемежалось приступами отчаянного страха. Спокойствие оставалось недостижимым: все либо совершалось с невообразимой быстротой, либо становилось невыносимой тяжестью, и к концу предложения приходилось пробираться, как по болоту. В начале лета, когда стрекотали цикады, было гораздо лучше. Стрекот гудел в ушах, будто кровь. Такое внешнее внутреннее ощущение.

У самой вершины холма Элинор остановилась, перевела дух и попыталась вернуть утраченное спокойствие, словно невеста, поправляющая фату перед последним зеркалом на пути к алтарю. Почти сразу же ее покинуло ощущение важности момента, а через несколько шагов задрожали ноги. Мышцы щек дернулись, будто занавес на сцене, а сердце закувыркалось, пытаясь вырваться из груди. Все-таки не надо было глотать столько желтых таблеток за раз. И вообще, что произошло с успокоительными? Они утонули в потоке декседрина. Боже мой, там в кухне Виктор, одетый, как рекламная картинка. Она уверенно и небрежно помахала ему рукой.

Виктор только набрался смелости и решил позвать Анну, но, услышав шаги по гравию, выглянул во двор. Элинор возбужденно подпрыгивала во дворе и махала вытянутыми руками, скрещивая их над головой, как раненый десантник, подающий сигналы вертолету; прямые светлые волосы мотались из стороны в сторону.

Она беззвучно, с преувеличенной четкостью шевеля губами, изобразила слово «привет», будто разговаривала с глухим иностранцем.

— Открыто! — крикнул Виктор.

Какая изумительная жизнерадостность, подумал он и направился к двери.

Анна, ожидавшая крика «Завтрак!», с удивлением услыхала: «Открыто», соскочила с кровати и помчалась на первый этаж здороваться с Элинор.

— Привет! Как дела? А я еще даже не одета.

— А я уже давно проснулась, — сказала Элинор.

— Доброе утро, дорогая. Завари чаю, пожалуйста, — попросил Виктор. — Будешь чай, Элинор?

— Нет, спасибо.

Анна заварила чай и ушла переодеваться, довольная тем, что Элинор приехала пораньше. Хотя, конечно же, возбужденное состояние Элинор и струйки пота на ее густо напудренном лице свидетельствовали о том, что ей не стоит вести машину. Анне надо было под каким-то предлогом сесть за руль самой.

На кухне Элинор, зажав губами сигарету, принялась обшаривать сумочку в поисках зажигалки. Солнечных очков она не снимала, поэтому найти что-нибудь в темном хаосе сумки было тяжело. Среди пяти или шести карамельных пластмассовых баночек с таблетками то и дело попадались пачки сигарет «Плейерс», записная книжка в синем кожаном переплете, карандаши, помада, золотая пудреница, маленькая серебряная фляжка с ликером «Фернет-Бранка» и квитанция из химчистки «Дживс» на Понт-стрит.