Плоцкий задумался.

– Допустим. На кой чёрт мне был нужен тот театр, до сих пор не понимаю.

– Ну, я хотел приобщить тебя к искусству.

– Приобщил, – с сарказмом ответил Плоцкий. – Это правда.

– А в перерыве ты послал водителя в магазин, он привёз тебе бутылку абсента, и ты пил этот абсент из горла всё второе действие.

– Очень может быть, – согласился Плоцкий. – Я тогда бухал серьёзно. Разводился со второй женой.

– А помнишь, мы вышли из театра и орали друг на друга?

– Нет, – сказал Плоцкий. – Как же я вспомню, если пил абсент из горла?

– Мимо шла девушка, – сказал Знаев. – Молоденькая. Мы орали матом. Я подошёл к ней и извинился. Вспомни.

Плоцкий молчал и, видимо, не собирался всерьёз напрягать память.

– Вспомни, – попросил Знаев. – Ты тоже ей что-то сказал. И мы вдруг оба успокоились. Вспомни, пожалуйста!

Железная дверь приоткрылась; выскользнул один из клерков, румяный малый в хипстерских кедах, положил перед Плоцким калькулятор и зашептал в самое ухо: «Мы предложили вот это… – нажал на кнопки, – а он просит вот это…» – снова нажал и снова зашептал. Знаев не стал подслушивать, отвернулся и стал изучать висящие на стенах портреты жён Плоцкого: чемпионка России по гимнастике, чемпионка Европы по фигурному катанию и две полуфиналистки Уимблдона. В юности Женя Плоцкий увлекался спортом и с тех пор искал женщин совершенно определённого сексапила. Живописец увековечил первую супругу-медалистку уже в зрелые её годы, в образе Гарбо, в полупрофиль, в чалме из жемчужин и изумрудов; прочие три дамы явно обошлись Плоцкому дешевле, их лица были менее надменны, а груди более мускулисты.

А под портретами, на куцей книжной полке, меж нескольких справочников по теории валютно-обменных операций Знаев увидел собственную книгу. «Чёрные деньги, белые пиджаки». Издание в мягкой обложке, солидный пухлый кирпичик, между прочим, захватанный и залистанный. «Надо же, – подумал Знаев, умиляясь, – я уже забыл про неё, свою книжечку. А когда-то гордился, аж распирало. Два года сочинял. Это казалось важным. Льстило самолюбию. Не каждый банкир умеет книжечку написать, а я – написал. Ещё и успех имел. Может, накропать продолжение? Второй том? Как взять в долг у старого друга – и не отдать?»

– …Сделай скидку, – тем временем тихо приказал Плоцкий помощнику. – У него вчера дочь родилась. Скажи – подарок. С завтрашнего дня скидок не будет, а если попросит – пошлём подальше.

Клерк обнулил цифры на экране калькулятора и вышел бесшумно. Плоцкий посмотрел на Знаева с другим выражением: печально.

– Не буду я ничего вспоминать, – сказал он. – Ты меня удивил. Я думал, ты придёшь говорить о деле.

– Вспомни эту девочку, – повторил Знаев. – Её звали Вероника.

– Вероника, – пробормотал Плоцкий. – Вероника, значит.

И вытащил из нижнего ящика пачку сигарет, и закурил, хотя Знаев вообще не помнил его курящим; а по горькому запаху табака, высохшего сверх всякой меры, было понятно, что пачка лежала в ящике лет пять.

– Ты мне должен, – Плоцкий заморгал из облаков серого дыма, как филин из ночной листвы. – Три года прошло. Ты появляешься раз в полгода на пять минут. Я тебе звоню – ты трубку не берёшь. Я оставляю приветы на автоответчике. Я не знаю, что думать. Мы вроде корефаны… Я вроде тебя уважаю… И вдруг ты приходишь с вопросом про театр и девочку Веронику… Ты совсем потерял совесть…

Он на глазах становился старше, грубей, прямей, и, когда прозвучало последнее слово горькой тирады, – на Знаева смотрел совсем другой человек.