Один из двоих спустя малое время направился к Знаеву.

– Извиняюсь, брат! – крикнул он сквозь шум дороги. – Ключа на тринадцать не будет у тебя?

– Должен быть, – сказал Знаев и поднял седло.

Ключ на тринадцать – самый популярный в наборе автомеханика. Попросить такой ключ – святое дело.

Под седлом, в миниатюрном мотоциклетном багажнике, лежала сумка с ключами, а ещё – три пачки денег, замотанные в пластик.

Увидев деньги, лохматый человек переменился в лице и отступил на шаг.

– Извини, дорогой! – крикнул он Знаеву. – Прости, пожалуйста! Я не хотел!

Два часа назад Знаев сунул эти деньги в самое надёжное место – под собственный зад. Три пачки предназначались в уплату процентов по долгам. Он забыл про них.

Лохматый, опустив глаза, отступил спиной вперёд, а затем вернулся к своему грузовику, не оглядываясь.

Дёрнуло глаз – что-то не так было с лицевым нервом, какой-то телесный сбой, невралгия, пора к врачу, а может, куда подальше; может, Горохов прав, пора бежать, иначе убьют или посадят. Или сначала посадят, а потом убьют.

Бар в Хамовниках, в выходные дни – модный, в будни – полупустой. Обаятельное, сугубо московское местечко с запахами кальянного дыма и свежескошенной газонной травы, с просторной верандой, где в углу обязательно утопают в рыхлых диванных подушках две девчонки средних лет с неправдоподобно длинными ногами и неправдоподобно миниатюрными собачками.

Вошёл в заведение, полупустое, увы, да, – слишком многие уехали из Москвы этим летом, публики поубавилось, дороговато стало жить в кризисной, но по-прежнему шикарной столице, и заметно было, что уехали прежде всего – белые воротнички, средний класс; оставшиеся без работы, или резко потерявшие в доходах люди подались пересиживать летнюю духоту в места с лучшим воздухом и дешёвой едой: по дачам, по деревням, по родственникам.

Ему махнули рукой; он подошёл, рассматривая, не стесняясь.

Вероника, Вероника. Кто? Чего хочет? Кто послал? Через кого зашла?

На глаз ей было, согласно поговорке, «немного за тридцать». Знаев давно разучился угадывать женский возраст, все женщины от тридцати до пятидесяти казались ему более или менее ровесницами.

Он сел напротив, положил шлем на свободный стул и с удовольствием понял, что дама одета концептуально, продуманно. Протёртые почти до дыр сгибы старой кожаной куртки выглядели сердито. Как и оранжевые колготки, и ботинки гранж. «Криминала не будет, – подумал Знаев, – можно не прятаться в сортире, не налеплять потайной микрофон. Перед нами девушка, не чуждая эстетики. Девушки в таких оранжевых колготках не работают в спецслужбах и уголовных синдикатах».

Она была некрасивая, но обаятельная, интересная, и он начал что-то смутно припоминать: действительно, был период, когда ему нравились именно такие.

– Ваша бабушка была комиссаром? – спросил он.

Она улыбнулась спокойно и открыто.

– Если вы про куртку – это подарок. Подруга уехала жить в Европу, вещи раздарила. Давай на «ты»?

– Нет, – отрезал Знаев. – Простите, Вероника… Не будем пока. Я вас совсем не знаю.

Она улыбалась, улыбалась.

– Знаешь. И меня, и мальчика.

Знаев нервно шмыгнул носом. У него снова дёрнулся глаз.

– Откуда у вас мои фотографии?

– Это не твои фотографии. Это мои фотографии. Там – твой сын.

Говоря ему «ты», она смотрела с вызовом.