– А экзамен очень трудный?

– Я не слишком его помню. Понимаете, с тех пор, как я была первокурсницей, прошло столько времени. Они выбрали самые трудные теоремы, которые мне были известны – вы даже не смогли бы их нарисовать, не то чтобы доказать: например, пирамида, поделенная на кусочки – я не помню, как она называется – и разветвленная пирамида, похожая на улитку, выползающую из своего домика: по-моему формально она называется «гроб дьявола». И – ах, да! – они задают примеры, ужасные примеры, которых прежде вы и в глаза не видели; а на верху страницы стоит небольшое примечание с указанием решить сначала их, и вы приходите в такое смятение, пытаясь думать быстро, что вовсе перестаете соображать. Я знаю девочку, которые все два часа пыталась решить пример, и когда она уже была готова его записать, прозвенел звонок, и ей пришлось сдать работу.

– И что произошло?

– О, она провалилась. Видишь ли, нельзя винить преподавателя в том, что он не читал между строк, поскольку этих строк не существовало; однако ее было в известной мере жаль, так как девчонка действительно знала до ужаса много, но не могла это высказать.

– Со мной то же самое.

– А, так происходит с доброй половиной человечества. – Повисло молчание, и первокурсницы уныло переглянулись. – Но жизнь продолжается, даже если вы не сдадите математику, – утешила их Пэтти. – Другие люди делали это до вас.

– Если бы дело было в одной геометрии… но мы боимся латыни.

– А, латынь! Бессмысленно к ней готовиться, поскольку всю ее прочитать невозможно, и если вы просто выберите какую-нибудь главу, то это, наверняка, будет не та глава, которую выберут они. Лучший способ – произнести над учебником заклинание, открыть его с завязанными глазами и выучить первую попавшуюся страницу; и тогда, в случае, если вы не сдадите – а, скорее всего, так оно и будет – вы сможете свалить вину на судьбу. Когда я училась на первом курсе, если я правильно помню, нам задали перевести на латынь для сочинения в прозе одно из эссе Эмерсона, а мы даже не могли сказать, что оно означало по-английски.

Три подруги снова переглянулись.

– Я бы не справилась с чем-то подобным.

– Я тоже.

– И я.

– И никто бы не справился, – сказала Пэтти.

– Мы можем срезаться на латыни и математике, но если мы завалим и другие предметы, – прощай, колледж.

– Думаю, вы правы, – сказала Пэтти.

– А я ужасно «плаваю» в немецком.

– А я – во французском.

– Я – в греческом.

– Ничего не знаю насчет немецкого, – заметила Пэтти. – Мне его не приходилось изучать. Но я помню, как Присцилла рассказывала, что отпечатанные экзаменационные работы не прибыли вовремя и фройляйн Шерин, у которой отвратительный почерк, написала вопросы на доске немецким шрифтом, и они даже не смогли их прочесть. Что касается французского, первым вопросом, кажется, было написать полный текст «Марсельезы». Она состоит из семи строф, и никто их не выучил, а «Марсельеза», да будет вам известно, такая вещь, которую попросту невозможно сочинить без подготовки. По поводу греческого, я рассказала вам о своем собственном опыте и я уверена, что хуже этого ничего быть не может.

Первокурсницы безнадежно посмотрели друг на друга. – Остались только английский, гигиена и история Библии.

– Английский – это такой предмет, о котором и сказать-то нечего, – промолвила Пэтти.