– Но у вас существует система… э-э… прогулов, – предположил он.

– Три прогула в месяц, – грустно проговорила Пэтти. – Вечерняя служба приравнивается к одному прогулу, а воскресная утренняя проповедь – сразу к двум.

– Так Вы израсходовали два прогула, чтобы сбежать от меня? – спросил он с улыбкой.

– О, не от Вас, – торопливо возразила Пэтти. – От… обязательности. И кроме всего прочего, – прибавила она откровенно, – я использовала свои законные прогулы много дней назад, а когда я начинаю пропускать сверх нормы, то я становлюсь беспечной.

– А можно спросить, что происходит, когда Вы пропускаете сверх нормы? – поинтересовался епископ.

– Ну, – сказала Пэтти, – понимаете, существуют прокторы, которые отмечают отсутствующего; потом, если они узнают, что человек пропустил больше положенного, его вызывает комитет самоуправления и интересуется причиной. Если он не в состоянии предоставить толкового объяснения, его на месяц лишают привилегий, и он не может заседать в комитетах, играть в пьесах или брать отгулы, чтобы отлучиться из города.

– Понимаю, – сказал епископ, – и Вам придется понести все эти наказания?

– О нет, – спокойно сказала Пэтти, – я предоставлю хорошее объяснение.

– И что Вы скажете? – спросил он.

– Я точно не знаю, – придется положиться на вдохновение момента.

Епископ недоуменно разглядывал ее. – Вы хотите сказать, – спросил он, – что, нарушив правило, Вы намереваетесь избегнуть наказания с помощью… грубо говоря… обмана?

– О нет, епископ, – произнесла Пэтти шокировано. – Разумеется, я скажу правду, только, – она с неотразимой улыбкой посмотрела в лицо епископу, – комитет, наверное, ее не поймет.

На мгновение лицо епископа разгладилось, но затем он вновь посерьезнел. – С помощью уловки? – спросил он.

– Д-да, – призналась Пэтти, – полагаю, Вы могли бы назвать это уловкой. Смею заметить, я очень плохая, – добавила она, – но в таком месте, как это, приходится иметь репутацию замечательной личности, иначе тебя будут игнорировать. Я не могу соперничать в добродетели, или в атлетике, или еще в чем-то подобном, поэтому мне ничего другого не остается, как опережать в безнравственности – для этого у меня есть исключительные способности.

Уголки губ епископа конвульсивно дрогнули. – Вы не похожи на человека с уголовным прошлым.

– Я еще молода, – ответила Пэтти, – и у меня не было удобного случая проявить себя.

– Милая девочка, – промолвил епископ, – я уже прочел сегодня одну проповедь, которую Вы не пришли послушать, и не могу гарантировать, что прочту еще одну ради Вашей пользы. – У Пэтти явно свалился камень с души. – Однако я хотел бы задать Вам один вопрос. Пройдут годы, колледж останется позади, и кого-то из Ваших однокашниц спросят: «Вы знавали…» Вы не сказали мне своего имени.

– Пэтти Уайатт.

– «Вы знавали Пэтти Уайатт, какой она была?», так вот, будет ли ответ таким, каким бы Вам хотелось его услышать?

Пэтти подумала. – Д-да, мне кажется, в целом, они будут на моей стороне.

– Нынче утром, – безмятежно продолжал епископ, – я совершенно нечаянно спросил одного профессора о некоей молодой женщине – Вашей однокашнице – дочери моего старинного друга.