Получить такое приказание через фельдъегеря считалось в те времена делом нешуточным и плохим предзнаменованием. Я однако же не имел дурных предчувствий и, немедленно отправившись к моему караулу, спросил офицера Андреевского, все ли обстоит благополучно? Он ответил, что совершенно благополучно; что Император и Императрица три раза проходили мимо караула, весьма благосклонно поклонились ему и имели вид очень милостивый. Я сказал ему, что за мной послал Государь и что я не приложу ума, зачем бы это было. Андреевский также не мог догадаться, ибо в течение дня все было в порядке.

В шестнадцать минут одиннадцатого часовой крикнул: «Вон!», и караул вышел и выстроился. Император показался из двери, в башмаках и чулках, ибо он шел с ужина. Ему предшествовала любимая его собачка Шпиц, а следовал за ним Уваров, дежурный генерал-адъютант. Собачка подбежала ко мне и стала ласкаться, хотя прежде того никогда меня не видела, Я отстранил ее шляпой, но она опять кинулась ко мне, и Император отогнал ее ударом шляпы, после чего Шпиц сел позади Павла Петровича на задние лапки, не переставая пристально глядеть на меня.

Император подошел ко мне (я стоял шагах в двух от караула) и сказал по-французски: «Vous etes des Jacobins». Несколько озадаченный этими словами, я ответил: «Oui, Sire!» Он возразил: «Pas Vous, mais le regiment». На это я возразил: «Passe encore pour moi, mais Vous Vous trompez pour le regiment». Он ответил по-русски: «А я лучше знаю. Сводить караул!» Я скомандовал: «По отделениям, направо! Марш!» Корнет Андреевский вывел караул через дверь и отправился с ним домой. Шпиц не шевелился и все время во все глаза смотрел на меня.

Затем Император, продолжая разговор по-русски, повторил, что мы якобинцы. Я вновь отверг это обвинение. Он снова заметил, что лучше знает, и прибавил, что он велел выслать полк из города и расквартировать его по деревням, причем сказал мне весьма милостиво: «А ваш эскадрон будет помещен в Царском Селе; два бригад-майора будут сопровождать полк до седьмой версты; распорядитесь, чтобы он был готов утром в четыре часа в полной походной форме и с поклажей». Затем, обращаясь к двум лакеям, одетым в гусарскую форму, но не вооруженным, он сказал: «Вы же два займите этот пост», — указывая на дверь. Уваров все это время за спиной Государя делал гримасы и усмехался, а верный Шпиц, бедняжка, все время серьезно смотрел на меня. Император затем поклонился мне особенно милостиво и ушел в свой кабинет.

Тут, может быть, кстати, будет пояснить, как был расположен внутри кабинет Императора. То была длинная комната, в которую входили через дверь, и так как некоторые из стен замка были достаточно толсты, чтобы вместить в себе внутреннюю лестницу, то в толщине стены, между дверьми и была устроена такая лестница, которая вела в апартаменты княгини Гагариной, а также графа Кутайсова. На противоположном конце кабинета была дверь, ведшая в опочивальню Императрицы, и рядом с ней камин; на правой стороне стояла походная кровать Императора, над которой всегда висели шпага, шарф и трость Его Величества. Император всегда спал в кальсонах и в белом полотняном камзоле с рукавами.

Получив, как сказано выше, приказания от Его Величества, я вернулся в полк и передал их генералу Тормасову, который молча покачал головой и велел мне сделать в казармах распоряжения, чтобы «се было готово и лошади оседланы к четырем часам. Это было ровно в 11 часов, за час до полуночи. Я вернулся к своему вольтеровскому креслу в глубоком раздумье.

Несколько минут после часу пополуночи, 12 марта, Степан, мой камердинер, опять вошел в мою комнату с собственным ездовым Великого князя Константина, который вручил мне собственноручную записку Его Высочества, написанную, по-видимому, весьма спешно и взволнованным почерком, в которой значилось следующее: «Собрать тотчас же полк верхом как можно скорее, с полною амуницией, но без поклажи и ждать моих приказаний».