После этих слов лицо Петра еще отчетливей исказилось в злобной усмешке. Ухмыляясь, он обвел присутствующих вызывающим взглядом. И в этот момент придворные, минутой раньше пребывавшие в глубоком трауре, спешат выразить ему свое безмерное ликование. Забыв о своей притворной печали, они проталкиваются к новому хозяину, раболепно целуя его руки. В это время, сотрясая стены Санкт-Петербурга, прогремели сто артиллерийский залпов. Разорвав тишину небесного свода, зазвенели церковные колокола. Ошеломленный подобной внезапной сменой настроения присутствующих, ребенок недоуменно искал глазами свою мать, но она исчезла куда-то в суматохе, как будто бы хотела, чтобы о ней поскорее забыли. Павел растерянно взирал на происходящее, не понимая, что случилось во дворце. Почему его отец вдруг так преобразился, сияя самодовольством, в то время как мать выглядела явно обеспокоенной. Единственное, что он уловил из прозвучавшего за весь этот безумный день, что он теперь из сына великого князя Петра стал сыном императора Петра III. Это положение придаст ему, безусловно, еще больше прав над своими поддаными. Никто уже не посмеет перечить цесаревичу. Но разрешат ли ему теперь играть в деревянных и оловянных солдатиков из его коллекции? В этот момент это было главным, что занимало его детскую головку. Он также очень хотел, чтобы его верный слуга Никита Панин продолжил заниматься с ним и всегда был рядом. Вдвоем, мечтал он, они непременно одолеют всех врагов, которые подстерегают наследника короны, – и реальных, и воображаемых.

А несколько недель спустя цесаревич вновь подвергся суровому испытанию. 25 января 1762 года, в пятницу, согласно церемониальному протоколу, он, в соответствии со своим официальным статусом, был допущен для участия в похоронах императрицы Елизаветы. Длинный кортеж сопровождал катафалк на пути от Зимнего дворца до Петропавловского кафедрального собора. Маленький мальчик во время процессии следовал в экипаже. Несколько раз через окно кареты он видел своего отца, который, суетясь, жестикулировал, давая указания, и вышагивал позади гроба. Время от времени новый император Петр III, забавляясь, то замедлял шаг, выбиваясь из общего ритма движения, то, напротив, ускорял его, догоняя идущих. Камергеры, которые несли полы его черного траурного плаща, из-за этих рывков теряли их концы и, пытаясь вновь ухватиться за ускользавшую из рук ткань, раздуваемую ветром, вынуждены были проделывать прыжки с комическими гримасами на лицах. Пройдя таким образом около тридцати шагов, император снова замедлял темп, шел, еле переставляя ноги под невозмутимо исполняемую оркестром скорбную музыку. Чуть погодя он совершал новый бросок и вновь разрушал отлаженный ход церемонии. Однако никто даже не пытался призвать его к благоразумию. Когда же шутовство и зубоскальство его отца продолжились и в соборе во время отпевания, Павел, вопреки своему обыкновению противоречить чувствительным душам, что было для него высшим искушением, не проявил внешне своего отношения к этому святотатственному ослеплению отца, сравнимому разве что с беснованием.