А в это время эмиссары Первого консула вовсю плели в Санкт-Петербурге свою тонкую паутину. Не являлись ли дискуссии иезуита отца Грюбера, рекомендованного императору рыцарями Мальтийского ордена, или завлекающие маневры красивой французской актрисы, мадам Шевалье, любовницы Кутайсова, тем, что побудило Его Величество сделать первый шаг навстречу? В начале сентября 1800 года он пригласил к себе господина де Розенкранца, посла Дании, и внезапно сделал ему ошеломляюще дерзкое заявление. «Российская политика вот уже три года, – сказал ему Павел, – остается неизменной и связана со справедливостью там, где Его Величество полагает ее найти. Долгое время я был того мнения, что справедливость находится на стороне противников Франции, правительство которой угрожало всем державам. Теперь же в этой стране в скором времени водворится король [Бонапарт], если не по имени, то, по крайней мере, по существу, что изменяет положение дела. Я бросил сторонников этой партии, которая и есть австрийская, когда обнаружилось, что справедливость не на ее стороне. То же самое было испытано относительно англичан. И тогда я склонился единственно в сторону справедливости, а не к тому или иному правительству, к той или иной нации, а те, которые иначе судят о моей политике, положительно ошибаются».

Эти быстро усвоенные слова были переданы от одного канцлера другому. Вся Европа была уведомлена о новых предрасположенностях царя. Павлу в это время исполнилось сорок шесть лет. Торжества по случаю чествования его очередной годовщины вызывали у него горькое чувство. Он признавался одному из своих близких: «Каждый вечер я от всего моего сердца благодарю Господа за то, что он еще на день оградил меня от катастроф». Но если во внешней политике Павел демонстрировал все большее примирение с французскими республиканцами, то в своей империи он еще более ужесточился по отношению к русским. Во вторник 25 сентября, когда в Гатчине проходило театральное представление, он разгневался до покраснения от того, что зрители осмелились аплодировать актерам прежде, чем им был подан дозволяющий знак. В своем детстве он уже испытывал подобное чувство. Но сегодня, когда он предержал всю высшую власть государства, его детский спесивый каприз рисковал перерасти в опасные репрессии. Раздраженный от гнева, он по возвращении во дворец предпринял меры по недопущению в будущем присутствия в театре Гатчины всех лиц, кто не будет наделен специальными приглашениями. А те немногие избранные должны были, согласно принятым указаниям, «во время представлений театральных воздержаться от всяких неблагопристойностей, как то: стучать тростями, топать ногами, шикать, аплодировать одному, когда публика не аплодирует, также аплодировать во всем пении или действии и тем отнимать удовольствие у публики безвременным шумом». И в заключение: «…если и за сим кто-либо осмелится вопреки вышеписанному учинить, тот предан будет, яко ослушник, суду».

На самом деле эти задержанные внутренней полицией нарушители были для Павла только закуской. Являясь Великим Магистром Мальтийского ордена, император вместе с Ростопчиным не мог пережить тяжкое оскорбление, нанесенное ему англичанами, которые декретом от 23 октября 1800 года присвоили себе Мальту, захватив этот остров при помощи британского флота, став там на якорь в портах, принадлежавших России.