|
В Испании я в течение сорока лет не предпринимал ничего серьезного, не посоветовавшись с ней, и не потому, что она всегда могла дать совет, а потому, что долг сына — поступать так, и я его исполнял. Знаешь ли ты, что она, испанка с головы до ног, подлинная испанка, приехала рожать меня во Фландрию, чтобы я смог стать императором, заняв место своего деда Максимилиана? Знаешь ли ты, что, несмотря на все свои материнские чувства, она отказалась меня кормить, чтобы потом меня не обвинили в том, что я слишком испанец только потому, что она вскормила меня своим молоком? И в самом деле, своим императорским достоинством я обязан в основном тем двум обстоятельствам, что я вскормлен Анной Стерель и рожден в Генте! Так вот, еще до моего рождения моя матушка все это предвидела. А что я могу сделать для нее после ее смерти? Устроить для нее пышные похороны? Устрою. Нет, в самом деле, быть императором Германии, королем Испании, Неаполя, Сицилии и обеих Индий, иметь империю, где никогда не заходит солнце, как говорят льстецы, и ничего не суметь сделать для своей умершей матери, кроме как устроить ей роскошные похороны!.. О Эммануил, сколь ограниченно могущество самого могущественного из людей!
В это время портьера приподнялась снова и через проем стал виден запыленный с головы до ног офицер, по-видимому также привезший срочное известие. Но вид у императора был столь скорбный, что придверник, взявший на себя смелость в нарушение приказа впустить третьего гонца, видимо вследствие важности привезенных им сведений, остановился как вкопанный. Карл V увидел гонца, покрытого пылью. — Войдите, — сказал он ему по-фламандски, — что случилось? — Августейший император, — сказал тот, поклонившись, — король Генрих Второй выступил в поход с тремя армиями: первой командует он сам, имея под своим началом коннетабля Монморанси; второй — маршал де Сент-Андре, а третьей — герцог Неверский. — И что же дальше? — спросил император. — А дальше, государь, то, что король Франции осадил Мариенбург, взял его и сейчас идет на Бувин. — Когда он осадил Мариенбург? — спросил император. — Тринадцатого апреля, государь! Карл V повернулся к Эммануилу Филиберту. — Ну как, — спросил он по-французски, — что ты скажешь об этой дате, Эммануил? — Поистине, это роковой день! — ответил тот. — Хорошо, сударь, — обратился Карл V к гонцу, — оставьте нас. Потом, обратившись к придвернику, он добавил: — Позаботьтесь об этом капитане так, как если бы он привез добрую весть. Идите! На этот раз Эммануил Филиберт не стал ждать, пока император обратится к нему; не успела портьера упасть, как он сказал: — К счастью, если мы ничего не можем поделать с избранием Павла Четвертого и со смертью вашей любимой матушки, государь, то со взятием Мариенбурга мы сделать что-то можем! — Что мы можем? — Взять его обратно, черт возьми! — Ты можешь, а я нет, Эммануил. — Как это вы не можете? — воскликнул принц Пьемонтский. Карл V соскользнул с дивана, с трудом выпрямился и попробовал идти, прохромав с трудом несколько шагов. Он покачал головой и, обернувшись к племяннику, сказал: — Ну, посмотри на мои ноги — они меня не держат, я не могу ни ходить, ни ездить верхом; посмотри на руки — они не могут сжать рукоятку меча. Это предупреждение мне, Эммануил: кто не может больше держать меч, не может держать и скипетр. — Что вы говорите, государь? — воскликнул Эммануил ошеломленно. — То, о чем я часто думал и буду думать еще. |
