— Идите за мной, — велел я.

В два глотка допил молоко и во главе стаи детей зашагал к пекарне. Притихшие кошки выглядывали из кустов; наблюдали, прижав уши, за нашим передвижением, готовясь в любой момент задать стрекоча. Должно быть, от общения с детьми в прошлом у них остались не лучшие воспоминания. Но никто из моих спутников на них не отвлёкся. Дети не наступали мне на пятки и не пытались обогнать — безропотно признали во мне вожатого. Прошествовал с ними до входа в магазин, велел ждать меня снаружи.

Вернулся без кружки, но с плетёной корзиной в руках, откуда выглядывали пять нарезных батонов — взял их с полки под молчаливым надзором Лошки. Велел продавщице «записать их на меня» (привычное выражение из прошлого мира, где в магазинах царили компьютерные программы и тетрадки для записей долгов). Ничего не стал ей объяснять: не захотел отвлекать от работы. В компании детишек отошел от двери, водрузил корзину на торчавший около вымощенной камнями дорожки старый пень.

— Кто в вашей банде главный? — спросил я.

Поинтересовался как бы невзначай, смотрел при этом на самого высокого паренька с мясистыми оттопыренными ушами и дырами вместо верхних передних зубов.

— Фыфа, — ответил тот.

И тут же резко кивнул — схлопотал от девчонки подзатыльник.

— Я главная, — сказала девочка. — Токо я не Фыфа, а Шиша.

— Замечательно, — сказал я. — Тогда распоряжайся.

Показательно взял из корзины батон, разломил его пополам, протянул обе половинки Шише. Та с гордым видом приняла их у меня, мимолётно вдохнула источаемый хлебом аромат и, сглотнув слюну, протянула половинки батона двум самым низкорослым паренькам. Те заулыбались, выхватили хлеб у неё из рук, жадно впились в них зубами — оторвали по большому куску. Девять животов прокомментировали их действия тоскливыми стонами. Я располовинил следующий батон — Шиша вручила его представителям своей шайки.

Последний батон я передал девчонке целым. Но она его разломила — взяла себе половину. Пришлось и мне в знак солидарности с детишками заработать челюстями, поглощая уже слегка поднадоевший медовый хлеб. Какое-то время все ели молчи — на фоне птичьего чириканья слышалось лишь жадное чавканье и шмыганье носов. Потом я, наконец, не выдержал, поинтересовался у народа, нравится ли им мой хлеб. Девять набитых ртов ответили хором примерно одно и то же, но в разных выражениях — я их перевёл, как «хлеб превосходный».

— А скажите, уважаемые, не желаете ли вы зарабатывать ежедневно по две монеты? — спросил я.

Взглянул на атаманшу.

На неё же посмотрели и мальчишки.

Шиша перестала жевать, спрятала остатки батона за пазуху. Обтёрла руки о штаны. Подняла на меня взгляд, нахмурилась. Я невольно представил, как выглядела бы эта девчонка отмытая мылом и шампунем, причёсанная, наряженная в одно из платьев «на выход» моей младшей дочери. Картинка перед мысленным взором предстала презабавная — особенно если вообразить разодетую в блестящий наряд девочку в окружении вот этих вот малолетних гаврошей.

— Чо надо делать? — спросила Шиша.

Смотрела на меня настороженно, без детской доверчивости — по-взрослому.

— Мой хлеб вы попробовали, — сказал я. — Он вам понравился… Ведь понравился же?

— Ну…

— Я хочу, чтобы вы о моих батонах рассказали другим. Взрослым. Своим знакомым и просто прохожим на улице. Что бы все в… Какая территория города принадлежит вашей банде?

— У нас не банда, — сказала Шиша. — Пока.

— Какие улицы вы считаете своими? Лисий переулок… что ещё?

Атаманша чуть склонила на бок голову.