|
Спасибо, батюшка, что доставил. (Это Краснову.) Кто это с вами? Монашка? Не вижу, подойди! (Это уже Пелагии.) Та приблизилась к кровати, поклонилась. - Вам, Марья Афанасьевна, пастырское благословение и пожелание скорейшего выздоровления от владыки. С тем и послал меня, инокиню Пелагию. - Что мне его благословение! - сердито молвила генеральша Татищева. Сам отчего не пожаловал? Ишь, черницу прислал, отделался. Вычеркну к лешему из духовной всё, что церкви отписано. Щенок уже был у нее на руках и вылизывал старое, морщинистое лицо, не встречая ни малейшего противодействия. У ног Пелагии раздался зычный лай, и на постель взгромоздился белыми лапами широкогрудый курносый кобель с обиженно наморщенным крутым лбом. - Не ревнуй, Закидайка, - сказала ему больная. - Это же твой сынок, кровиночка твоя. Ну, дай и тебя приласкаю. Она потрепала Закусаева родителя по широкому загривку, стала чесать ему за ухом. Пелагия тем временем искоса разглядывала прочих, кто находился в спальне. Молодой человек и девица, вероятно, были внуком и внучкой генеральши. Он - Петр Георгиевич, она - Наина Георгиевна, оба Телиановы, по отцу. Им, надо полагать, и главная выгода от завещания. Пелагия попыталась представить, как этот ясноглазый, переминающийся с ноги на ногу брюнет подсыпает бедным псам яд. Не получилось. Про девушку, писаную красавицу - высокую, горделивую, с капризно приспущенными уголками рта - плохого думать тоже не хотелось. Был еще и мужчина в пиджаке и русской рубашке, с простым и приятным лицом, которому удивительно не шли пенсне и короткая русая бородка. Кто таков - непонятно. - Преосвященный прислал вам письмо, - сказала Пелагия, протягивая Татищевой послание. - Что ж ты молчишь? Дай. Марья Афанасьевна пригляделась к монашке получше. Видно, отметила и очки, и манеру держаться - поправилась: - Дайте, матушка, прочту. А вы все ужинать ступайте. Нечего тут заботу изображать. Матушка тоже кушать пожалуйте. Таня, ты ей комнату отведи - ту, угловую, в которой давеча Спасенный этот ночевал. И очень складно выйдет. Он Спасенный, а она спасенная, потому что Христова невеста. Если Владимир Львович приедет, как грозился. Спасенного этого во флигель отселить. Ну его, противный. *** Обустраивая гостью в светлой, опрятной комнатке первого этажа, выходившей окном в сад, словоохотливая Таня рассказывала про то, кто такой Спасенный, что останавливался здесь прежде. Пелагия про Спасенного знала (да и как ей было про него не знать, если на архиерейском подворье в последние недели только и разговоров было, что о синодальном инспекторе и его присных), но слушала внимательно. Правда, Таня почти сразу перешла на бубенцовского черкеса - какой он страшный, а все ж таки тоже человек, и ему ласкового слова хочется. - Как я вечером во дворе с ним повстречалась - задрожала. А он посмотрел на меня своими черными глазами и вдруг как обхватит вот тут. Я аж обмерла вся, а он... - рассказывала Таня полушепотом, недовзбив подушку, да вдруг спохватилась. - Ой, матушка, что это я! Вам про такое слушать нельзя, вы инокиня. Пелагия улыбнулась милой девушке. Умылась с дороги, потерла мокрой щеткой рясу, чтоб отчистить дорожную пыль. Немножко постояла у окна, глядя в сад. Был он чудо как хорош, хоть и запущен. А может, оттого и хорош, что запущен? Вдруг где-то близко послышались голоса. Сначала мужской, приглушенный и прерывающийся от сильного чувства: - Клянусь, я сделаю это! После этого тебе все равно жить здесь станет невозможно! Я заставлю тебя уехать! Совсем немного любовных речей довелось слышать сестре Пелагии в своей жизни, однако все же достаточно, чтобы сразу определить - это был голос человека безумно влюбленного. |
