|
— Пелэм, ты слишком… слишком великодушен. Видишь, на глазах у меня слезы (впервые за много, много времени), так бесконечно тронут я, до самой глубины души, твоей дружеской, бескорыстной привязанностью. Но теперь твоя любовь к Эллен увенчалась успехом, и я не согласен, хотя бы даже — на время, лишать тебя твоего счастья. Поверь, как ни приятно мне было бы твое общество, гораздо сильнее будет радость моя от сознания, что вы с Эллен вместе и счастливы. Да, при одной мысли об этом исчезнет вся горечь одиночества. От меня ты получишь последнее письмо: в нем будет некая просьба, и дружеская твоя любовь ко мне получит полное удовлетворение и утешение оттого, что ты ее выполнишь. Что до меня лично, то я умру, как и жил, — один. Делить с кем-либо мое горе представляется мне странным и ненужным.
Я не в силах был слушать его дальше. Я прервал его новыми доводами и мольбами, на которые он начал было склоняться, и у меня появилась уже твердая надежда убедить его, как вдруг мы вздрогнули, услышав в холле какой-то отчаянный шум. — Это Торнтон, — спокойно сказал Гленвил. — Я велел не принимать его, и он пытается пройти силой. Не успел сэр Реджиналд договорить, как Торнтон ворвался в комнату. Хотя время было еще раннее, около полудня, он уже где-то напился; пошатываясь, направился он к нам, и в блуждающих пьяных глазах его можно было прочесть выражение наглости и торжества. — Ого, — сэр Реджиналд, — произнес он, — что, хотели от меня улизнуть? Ваши чертовы прислужники сказали, будто вас дома нет, но я живо заткнул им глотку. Они у меня стали тише воды, ниже травы — недаром я научился владеть кулаками. Итак, вы завтра отбываете за границу, да еще без моего разрешения — славную шуточку вы намеревались со мною сыграть. Ладно, ладно, приятель, нечего смотреть так сердито. Ни дать ни взять сторожевой пес, которому шею свернули! Гленвил, побелев от еле сдерживаемой ярости, поднялся с высокомерным видом. — Мистер Торнтон, — промолвил он спокойным голосом, хотя от возбуждения весь дрожал. — Сейчас я не намерен терпеть вашего наглого вторжения. Вы немедленно выйдете из комнаты. А если вам от меня еще что-нибудь нужно, я выслушаю вас сегодня вечером, в любой час. — Ну нет, друг любезный, — ответил Торнтон с хриплым смехом, — у вас, конечно, ума хватит на трех человек — двух дураков и одного сумасшедшего, но меня-то вам не провести. Не успею я повернуться к вам спиной, как вы сделаете то же самое, и когда я снова навещу вас, ваша милость уже будете на полдороге в Кале. Но — черт побери мою душу — никак это вы, мистер Пелэм? А я-то вас сперва и не заметил. Вы ведь, наверно, не посвящены в нашу тайну? — От мистера Пелэма у меня тайн нет, — сказал Гленвил, — если вам угодно, можете обсуждать при нем гнусную сделку, которую вы со мной совершаете. Раз вы не верите моему слову, убеждать вас — ниже моего достоинства, и с делом вашим можно покончить хоть сейчас! Вам правильно сообщили, что я завтра намерен покинуть Англию. А теперь, сэр, что вам угодно? — Клянусь богом, сэр Реджиналд Гленвил! — вскричал Торнтон, видимо до крайности уязвленный холодным презрением Гленвила. — Вы не покинете Англию без моего согласия. Можете хмуриться сколько угодно, я вам говорю — не покинете. Вы даже за порог этой комнаты не переступите, пока я не скажу: «Разрешаю!» Гленвил был не в силах больше сдерживаться. Он бросился бы на Торнтона, но я схватил и удержал его. На лице его мучителя прочел я такую ярость и злобу, что мне стало очевидно, какой опасности подвергнет моего друга малейшая неосторожность, и я смертельно за него боялся. Заставив его снова опуститься в кресло, я шепнул ему на ухо: — Дайте мне поговорить с этим человеком наедине, и я попытаюсь вас от него избавить. |
