Генри Лайон Олди, Андрей Валентинов, Марина и Сергей Дяченко. Пентакль
Доброжелательные люди – не предметы для искусства. С. Т. Аксаков Зачем выпрыгивать в окно, когда проще перевернуть мебель? Окна здесь не мыли с прошлого века. Мебель тоже не меняли – столы из белого пластика, высокие седалища типа «сядь-и-дрожи», древний кофейный автомат, встретивший нас недовольным гудением. Портрет Николая Васильевича Гоголя на пузырчатой от краски стене был явно вырезан из юбилейного «Огонька» тридцатилетней давности. Рядом кнопками – две сверху, одна внизу – прикрепили фотографию: в лучах рассвета сияла рубиновая звезда, водруженная на шпиль. Звезду чья-то веселая рука, вооружившись углем или черным фломастером, заключила в извилистый круг. Пожалуй, геометр-любитель перед работой изрядно хлебнул горькой. Звезда в круге. Пентакль. Ушедший Век-Волкодав все еще держался в этом странном кафе, куда мы, пятеро, завернули, спасаясь от внезапного дождя. Цеплялся за жизнь всеми годами – когтями, зубами, щербатыми и сточенными от старости, в особенности последними двумя-тремя десятками. Бармен, обеспечив каждого чашкой напитка, пахнущего горелой резиной, удалился. Спина бармена излучала гордость, достойную венецианского мавра: сделал дело – гуляй смело!.. Тихо. Пусто. Двадцатый век. Прошлое. – Луиджи Пиранделло, нобелевский лауреат. «Шесть персонажей ищут автора». – С точностью до наоборот. Авторы ищут персонажей. – Шестеро? Ты себя за двоих посчитал? – Смею напомнить, ничем хорошим у Пиранделло эти поиски не кончились. «Видимость! Реальность! Игра! Смерть! Идите вы все к черту! Свет! Дайте свет!..» – А портрет Гоголя – знак, между прочим! Даже перст – указующий. – Ага… и нос тоже. Указующий. – На что? На малороссийскую экзотику? На гоголь-моголь с горилкой-морилкой? – Новый Миргород? – А что? – А ничего… На улице лил дождь. Прохожие спасались под зонтами, под козырьками подъездов, в арках дворов. Портрет классика смотрел мимо нас в залитое водой окно. Классик упрямо воротил длинный нос от рубинового пентакля. Горчил кофе. Ненаписанная книга Вием стояла на пороге. Поднимите мне веки… Поднимите мне век. Двадцатый. – Ловим героев, а в полночь встречаемся у разрушенной церкви и докладываем об успехах? – Ведьма работает в парикмахерской? Черт сидит за компьютером? Упырь – председатель колхоза? Гоголевской Малороссии давно нет. – Если ищешь чего-то необычного, можно выпрыгнуть в окошко. А можно просто перевернуть мебель. Так сказал Лир. – Король? – Король. Эдвард Лир, король нонсенса. Тишина пустого кафе, тишина ушедшего века, века железа и пластика, ничем не похожего на времена патриархальной Диканьки. Все по-другому, все иначе. Дождь. Кофе оставалось на самом донышке. Портрет скептически молчал. – Между прочим, для Гоголя Миргород – не символ глухой провинции, как в учебнике написано. Для него он – Мир-город, средоточие всего, что есть на свете. |
