|
Не себе, понятно, вертухаев умаслить. Ну, все прошло пучком, и опосля баба уже без золота, но в счастливых слезах, подгребает к Фонтану и заводит благодарную песнь. Мол, проси чего хочешь, ничего не жалко за твое добро. Фонтан рассудил так, что дело он сварганил святое, и нехорошо с Маруськи расплату сколачивать. Иди, говорит ей, домой. Ладно, баба та говорит, пойду и, мол, я сама найду, как тебя отблагодарить. И вот проходит год…
За окном слонами трубили локомотивы, лязгали сцепки, надрывалась «громкая». Стрелочник отхлебнул остывшего чаю. Промочив горло, прожевав отправленное в рот нежное, как детская кожа, сало, вернулся к своей истории. — Через год вдруг к Фонтану на Сортировку заваливает натуральный летчик-капитан. При полной форме, сапоги блестят, как новенькие рельсы. Капитан щелкает каблуками, вручает Фонтану пакет, со всех сторон запаянный сургучом, козыряет и, ни слова не вякнув, отваливает. Фонтан вскрывает пакет, а там записка от бабы той влюбчивой, где она предупреждает Фонтана, что через месяц начнется война с германцем. На дворе-то стоял май сорок первого. И баба та приходилась то ли Молотову женой, то ли Жукову сеструхой. Вот тоже, понимаешь, втюрилась по уши в вора… Пепел вдруг отчетливо всем загривком почувствовал, что совсем скоро по-русски будет и словом не с кем перекинуться, а заморским языкам он не обучен. И паршиво на душе сделалось Пеплу. А тут еще за стенкой «Маяк» распинается: «Средняя стоимость проживания в трех-четырех звездочном отеле во всем мире примерно одинакова (не считая Кубы, Монголии и России. Шутка! Откуда в России четырехзвездочные отели?!). Следовательно, разнятся по цене в основном условия перемещения в пространстве. Так, бывшая „дружественная“ Болгария сейчас доступна в любопытном исполнении: двое суток поездом до Кишинева и ночь автобусом до Варны. В районе этого достославного городка есть два популярнейших курорта — „Албена“ и „Золотые пески“. Две недели с полупансионом (завтрак плюс ужин)стоят 412 у. е…». — Однажды на станции Свердловская-Товарная, — тем временем заходил на новую байку Стрелочник, — где смотрящим был Гоша-Костыль…
В Берлине шел дождь, просеиваемый сквозь мелкую лейку. Моросил с неба цвета «фельдграу». Барабанил по скатам крыш, выбивал дробь из зонтов, стучал, прося впустить, по крышам автомобилей. Вода бежала по водостокам, сбегала по желобам в асфальте к решеткам люков, стекала по лобовому стеклу «мерседеса». В приемнике ностальгически картавила Эдит Пиаф: «Па\'гам-па\'гам-па\'гам…». Отто фон Лахузен любил апрельский дождь, но не любил Берлин. Он любил Вену, город, в котором родился семьдесят четыре года назад. Город, в котором вальсируют даже кирхи и строгие государственные учреждения. Город, где если из-за угла тебе навстречу выйдет Моцарт в камзоле, треуголке, помахивающий тростью, ты этому ничуть не удивишься. Город, где его отец Эрвин Эдлер фон Лахузен-Вивремонт служил в разведуправлении австрийского Генштаба до аншлюса тридцать восьмого года. Вена… Вену отец оставил в тридцать восьмом. Аншлюс присоединил Австрию к Германии, а австрийскую военную разведку включил в состав абвера. Автоматически ставший начальником отца Вильгельм Канарис предложил фон Лахузену, которого давно и хорошо знал, перевод в Берлин с повышением. С Веной расставаться было жаль, но ради перспектив, можно было распрощаться не только с Веной. Отец, конечно, перевез с собой в Германию жену и маленького Отто фон Лахузена. «Да, — подумал сын великого отца, посматривая из автомобиля на унылую, дождливую столицу великой Германии, — Берлину не хватает венской легкости, венской ажурной воздушности. Даже в солнечные апрельские дни Берлин остается сумрачен и тяжел». |
