Можно было бы обойтись и без последней реплики, но очень хотелось, чтобы заключенная сработала на публику. И Машенька Гершелева не оплошала, бросившись на меня через стол с воплем «Ненавижу!» и пытаясь задушить прямо на глазах у надзирателя.

Потом меня долго успокаивали в кабинете начальника тюрьмы, отпаивали успокоительными, чаем и опасались гнева моего родственника. А я лишь тихо промокнула слезы и написала ходатайство о психиатрическом освидетельствовании заключенной. В него восторженно вцепились все — и обвинитель, которому за счастье миновать столь склочный процесс, и адвокат, тоже не расположенный хоронить женщину-подсудимую. Даже граф был удовлетворен тем, что я смогла примириться со случившимся и найти в своем сердце место для милосердия.

Я соглашалась со всеми утешениями, обещала прожить долго и счастливо во имя погибшего жениха и собирала вещи.

О загадочном исчезновении Марии Гершелевой писали газеты и обсуждали рядовые обыватели. Якобы на четвертую ночь своего пребывания в Новознаменской даче она бесследно исчезла из запертой палаты. Были допрошены и проверены все санитары, врачи, сиделки — но ни связей с революционерами, ни личных контактов с семьей и друзьями Гершелевой не обнаружилось. А ведь хорошо искали, на совесть. Либеральная пресса не смогла обвинить в этом ни охранку, ни царскую власть, поэтому преобладала версия об успешном побеге за границу.

Я проснулась впервые со спокойной пустотой внутри. Больше нечему было жечь, тревожить и рвать мою душу. Окликнула Сусанну, собралась, причесалась и вышла к обеду.

Судя по подозрительному взгляду графа, ему уже сообщили о происшествии в психиатрической больнице, но это был последний мой день в усадьбе перед возвращением домой, так что алиби — железное.

— Как ты, Ксения? — спросил он напоследок.

— Я справлюсь. — твердо ответила я.

— Тебе стоит знать — госпожа Гершелева исчезла из лечебницы. Но ее обязательно найдут.

Глядя в окно, за которым мела серая вязкая метель, укутывая надворные постройки и флигель Сутягина, к чьим проектам уже не хотелось возвращаться, я тихо пропела.

— Ты о чем?

— Вы же учили греческий? Áλεσμα αργά μύλο των θεών, αλλά προσεκτικά το τρόχισμα. - безмятежно улыбнулась я.

И оставила его в глубокой задумчивости.

Накануне сорокового дня я вернулась домой, где мне были рады, царили тишина и покой. По весне на берегу Финского залива нашли разбитую лодку с частично скелетизированными останками, а что лоскутки одежды оказались женскими — так мало ли бродяжек так гибнет каждую зиму.

Письменный прибор Михаила Борисовича украсил мой стол вместе с нашей единственной общей фотографией. Конечно, порой мне казалось, что он осуждает некоторые мои поступки, но что делать? Вряд ли бы он сам поступил иначе, случись погибнуть мне. В конце концов вендетта — это романтично.

План я разработала быстро, а реализовала еще быстрее, и помогли мне в этом записи Михаила Борисовича. Так сказать, его прощальный подарок. О черной книжечке с должниками я узнала еще при сборе пожертвований на минеральную карту. Была у него опись людишек, задолжавших услуги большие и малые. Где он ее прячет в квартире — подсмотрела в первый визит, когда он рассыпал документы с этажерки и судорожно пытался их приткнуть. Спрятать колючие записи в колючем растении — ирония. Дальше было дело техники — подобрать наилучший сценарий.