В это время громыхнуло на улице.

— Или полицейский участок, или военная комендатура. Казармы дальше, за городом, не там, сказал дедушка.

— Эй, братва лихая! Деда слушайтесь, как меня! Оставайтесь здесь, мы на разведку!

И выскочили оба-двое на улицу. Где рвануло, видно было — дым столбом на фоне заката.

— Ходу, Молчун. Снова мы на войне.

— Не снова, а опять…

Пока добежали, совсем уже стемнело. Местные армейцы с ними примчались, вместе веселее. Говорить было особо не о чем, все воевали, понятно, если командный состав уничтожают, значит до десанта считаные часы остались. На развалинах дома пожарные суетились, но было ясно, без толку все это. Не выжил в доме никто. Подлетела еще одна легковушка, из которой выскочил человек с безумными глазами в форме советского подполковника.

— Кто такие?! Ваши документы! — сразу орать начал.

— Сейчас на судно сбегаем, принесем, — тихо сказал главстаршина упорно глядя за спину офицера.

И когда тот развернулся, врезал ему Егор со всей своей флотской боевой ненавистью к сухопутным штабным крысам прямо в затылок.

— Да ты же его убил, — оценил удар Молчун.

— Таких тварей так просто не убьёшь, не надейся. Закидывай его в машину, очнется — глуши.

Сел главстаршина на место водителя, махнул рукой армейцам, залезайте, и поехали они все медленно обратно на рынок.

— У нас здесь заправка намечалась, горючего на сотню миль осталось, — сообщил он дедушке меняле когда приехали. — Выбирайте пункт назначения исходя из этих обстоятельств.

— Есть хороший островок в семидесяти милях, заправку на обратный переход гарантирую, — твердо сказал старичок.

В это время Щепка нарисовался с рожей довольной до невозможности, как у кота обожравшегося сметаной. Егор с Молчуном только завистливо вздохнули. Кто-то людей по голове бьет, а кто-то развратничает…

— Грузимся! Аврал!

И началось. У дедушки работников было человек двадцать. Да еще столько же армейцев. Подполковника первым же рейсом отвезли на корабль и запихнули в госпитальный отсек, благо все три койки были пустые. Туда же впихнули и пять девчонок. Кубрик Егора и его друзей до потолка забили ящиками, ящичками и шкатулками. Продуктовую кладовку забили мешками. Бананы и апельсины валялись по всему кораблю связками и коробками. Все уже успели стрескать по паре-тройке заморских плодов прямо с кожурой, прежде чем старшина начал всем объяснять, как их чистить.

— У нас приказ. Дойти до указанного острова и дождаться там танкера-заправщика и дальнейших указаний. Попутно эвакуируем группу индонезийских товарищей с грузом и нашего раненого офицера из группы военного советника. Утром выходим.

В отсутствие капитана командование принял на себя первый помощник.

— Ты что творишь? — оглядевшись по сторонам прошипел Молчун. — Это же трибунал! Расстреляют или в лагере сгноят…

— Нам предложат смерть на выбор, — ответил ему строчкой из его же песни Егор. — Ты же не собираешься жить вечно? А умирать всегда легче с чувством исполненного долга. Я знаю.

Сидоров нарисовался.

— Особист рядом с раненым сидит, девчонки его чаем поят. Он все что они говорят, в блокноте русскими буквами записывает. И за подполковником тоже, когда тот бредить начинает… — доложил он.

— Следи за ним, как он в гальюн выскочит после чая, мне махнешь, я их предупрежу чтобы лишнего не болтали, — озаботился Егор.

— Да я им уже сказал, что это за личность и предупредил, чтобы знание русского не выдавали, — уточнил Сидоров.