Ne crains rien pour tes lettres, tu peux m'écrire maintenant simplement à mon adresse à Опочка, on ne lit plus mes lettres, elles traînent toujours par Novorgeff et peuvent même se perdre. Ton projet pour Pétersbourg est-il arrêté pour sûr, l'événement qui vient d'arriver, ne changera-t-il pas ce projet?. — Byron t'a reconcilié avec P..[ouchkine], il t'envoie l'argent 125 roubles, qu'il coûte aujourd'hui même, la poste prochaine je tâcherai de t'envoyer ce que je te dois, je suis bien fâchée de t'avoir fait attendre si longtemps. Pour le moment je ne puis en parler à ma Mère qui est très malade — elle est au lit depuis plusieurs jours, elle a une érysipèle à la figure… Que te dirai-je encore, je compte absolument partir pour Twer cet hiver, en attendant je languis, je souffre et je patiente, écris-moi plus vite. Betcher est depuis longtemps à Ostroff, но нам от этого не легче. Прощай, мой друг, pour jamais ton amie
Annette.
Путешествие по Тавриде прочел я с чрезвычайным удовольствием. Я был на полуострове в тот же год и почти в то же время, как и И. М.[уравьев-Апостол]. Очень жалею, что мы не встретились. Оставляю в стороне остроумные его изыскания; для поверки оных потребны обширные сведения самого автора. Но знаешь ли, что более всего поразило меня в этой книге? различие наших впечатлений. Посуди сам.
Из Азии переехали мы в Европу на корабле. Я тотчас отправился на так называемую Митридатову Гробницу (развалины какой-то башни), там сорвал цветок для памяти и на другой день потерял [его] без всякого сожаления. Развалины Пантикапеи не сильнее подействовали на мое воображение. Я видел следы улиц, полузаросший ров, старые кирпичи — и только. Из Феодосии до самого Юрзуфа ехал я морем. Всю ночь не спал. Луны не было, звезды блистали; передо мною, в тумане, тянулись полуденные горы…. „Вот Чатырдаг“, сказал мне капитан. Я не различил его, да и не любопытствовал. Перед светом я заснул. Между тем корабль остановился в виду Юрзуфа. Проснувшись, увидел я картину пленительную: разноцветные горы сияли; плоские кровли хижин татарских издали казались ульями, прилепленными к горам; тополи, как зеленые колонны, стройно возвышались между ими; с права огромный Аю-Даг…. и кругом это синее, чистое небо и светлое море, и блеск и воздух полуденный…..
[На полуденном берегу] В Юрзуфе жил я сиднем, купался в море и объедался виноградом; я тотчас привык к полуденной природе и наслаждался ею со всем равнодушием и беспечностию неаполитанского Lazzaroni . Я любил, проснувшись ночью, слушать шум моря — и заслушивался целые часы. В двух шагах от дома рос молодой кипарис; каждое утро я навещал его и к нему привязался чувством, похожим на дружество. Вот всё, что пребывание мое в Юрзуфе оставило у меня в памяти.
Я объехал полуденный берег, и путешествие М.[уравьева-Апостола] оживило во мне много воспоминаний; но страшный переход его по скалам Кикенеиса не оставил ни малейшего следа в моей памяти. По горной лестнице взобрались мы пешком, держа за хвост татарских лошадей наших. Это забавляло меня чрезвычайно и казалось каким-то таинственным, восточным обрядом. Мы переехали горы, и первый предмет, поразивший меня, была берёза, северная берёза! сердце мое сжалось. Я начал уже тосковать о милом полудне — хотя всё еще [я] находился [я] в Тавриде, всё еще видел и тополи и виноградные лозы. Георгиевской монастырь и его крутая лестница к морю оставили во мне сильное впечатление. Тут же видел я и баснословные развалины храма Дианы. Видно мифологические предания счастливее для меня воспоминаний исторических; по крайней мере тут посетили меня рифмы, я думал стихами [о **]. |