|
Исторически буду говорить тебе о наших. Всё идет по прежнему; шампанское, слава богу, здорово — актрисы также — то пьется, а те [--] — аминь, аминь. Так и должно. У Юрьева [--], слава богу, здоров — у меня открывается маленькой; и то хорошо. Всеволожской Н. играет; мел столбом! деньги сыплются! Сосницкая и кн. Шаховской толстеют и глупеют — а я в них не влюблен — однакож его вызывал за его дурную комедию, а ее за посредственную игру. Tolstoy болен — не скажу чем — у меня и так уже много [--] в моем письме. Зеленая Лампа нагорела — кажется гаснет — а жаль — масло есть (т. е. шампанское нашего друга). Пишешь ли ты, мой собрат — напишешь ли мне, мой холосенькой. Поговори мне о себе — о военных поселеньях. Это все мне нужно — потому что я люблю тебя — и ненавижу деспотизм. Прощай, лапочка.
Свер[чок] А. Пушкин. 27 oct. 1819. Адрес: Павлу Борисовичу Мансурову
ПЕРЕПИСКА 1820
Два слова, а может быть и более, Сверчку-Пушкину. Поздравь, мой милый сверчок, приятеля своего N.N. с счастливым испражнением барельефов пиров Гомера, которые так долго лежали у него на желудке. Признаюсь, я вложил Эсхилу выражение ему чуждое. Проклятый, хотя и святый отец Брюмоа, ввел меня в соблазн: он сказал: "C'est une justice, que lui rendait Eschyle lui-même, qui avait coutume de dire, que ses pièces n'étaient que des reliefs des festins étalés dans l'Iliade et l'Odissée". Увлеченный поэтическим смыслом уподобления (а на поверку выходит: вымысла моего), я позабыл справиться или лучше сказать не позаботился справиться с другим источником, или по крайней мере с французским словарем, который, сказавши мне, что reliefs на языке старинном значит: restes de viandes, меня избавил бы от преступления против Эсхила, а желудок г-на N. N. от барельефов, которые, легко сознаюсь с ним, не так скоро переваришь, как мясные объедки. За то уже Аристофановскую индижестию (которую кажется не мне подобает брать на совесть) не скоро выгонешь из него. Хотя я и не великой грек, но смею поручиться, что без всякого оскорбления греческой чести, можно всегда назвать Аристофаном каждого комика, которого бесстыдная дерзость выводит на сцену гражданина честного с намерением предать его осмеянию общественному. Тут идет дело не о даровании писателя, а о гнусном умысле человека. Убийцею Сократа в буквальном смысле не льзя назвать Аристофана: но Аристофан первый и всенародно донес на Сократа, как на безбожника, и вот почему Плутарх (опять чорт дергает меня) сказал о нем: "Шутки его самые низкие и отвратительные; он даже и для черни не забавен, а людям здравомыслящим и честным нестерпим; нельзя снести его надменности, и добрые люди ненавидят его злость!" После этого, кажется, нам грешным можно иногда и всуе даже употреблять имя Аристофана. Далее: в одной комедии своей [он] (название спроси у Преображенского моста, я запомнил) он именно о смеивает греческих трагиков в шутках самых плоских и низких, и вот почему Вольтер говорил о нем: "Ce poète comique, qui n'est ni comique ni poète, n'aurait pas été admis parmis nous à donner ses farces à la foire de St. Laurent". Скажи по совести, не мог ли бы Вольтер сказать того же о герое г-на N. N., и следственно нам грешным не простительно ли иногда смешивать понятия о Аристофане с судом над героем г-на N. N. Это всё могло бы раскормить немного Сына Отечества, но я не хочу, чтобы не только Москва, но и Варшава разгорелась от сальной свечки, а потому, погасив свой огарок, желаю тебе доброй ночи, обнявши наперед от всего сердца и поблагодарив за Лидиньку. Присылай еще что есть. [А. И. Тургеневу: ] Пятница. 20. Сей час получил твою грамоточку от, бог весть, которого числа. |
