| .. В защиту человека мира и любви раздается единственный голос человека, не ищущего мира и не понимающего иной любви, кроме "адюльтера"... Только и остается сказать: "О Господи!" Живу я действительно в суете, но не обладаем и не обитаем суетою. Я мужествую и борюсь с нею, но я очень одинок. Бывало, приходят Поша, Ругин и Ваня, а теперь совсем "по мыслям" слова сказать не с кем, и притом я очень болен. Никак не могу научить себя стерпливать мучения физической боли, которая подобна самой жестокой зубной боли, но на огромном пространстве (вся грудь, левое плечо, лопатки и левая рука). Как это больно - выражается тем, что Пыляев, у которого была angina - во время ее приступов кричал: "Пришибите меня!" И во все это время я все помню и все привожу себе на ум то, что надо бы помнить, а боль перебивает. Я все думаю тогда о Вас: как Вы брали верх над болью? Какой тут есть практический прием? Когда отпустит, я опять живу и не унываю. Такой работы, "в которую бы можно уйти по уши" - у меня нет. И как ее выдумать? Мне кажется, будто Вы можете мне что-то присоветовать. Если можете - посоветуйте. Дело это мне может полюбиться уже по одному тому, что его придумали для меня Вы. Если же будет неудобно - я скажу - почему оно мне неудобно. Я хотел купить себе крестьянскую усадьбу на берегу моря (близ Выборга), 60 десятин земли, домик, двор, лесок, лошадь, 4 коровы, 6 овец и 30 кур, плужок и борона, - да не знаю, придет ли ко мне Ругин пахать - чего я не умею и не могу, - и жить вместе да еще сомневаюсь, как мне воспитывать девочку, мою сиротку, которая учится в немецкой школе. Вот и является разносилье! И думается опять: пусть уж так остается, как было. Вы это знаете и отлично описали, - состояние досадительное, с которым помириться никак невозможно. К девочке я привязан, и она меня жалеет и любит, так что разлучаться нам - это значит замучиться: она была брошенная, я ее сам на руках носил по солнышку, когда она страдала в детстве, а теперь мы сжились, и она в свои ранние годы и по духу-то родная мне стала. А мне, больному, все с ней не пополнить, - надо, чтобы она училась и преимущественно у немцев, где нет, или почти нет, многих вредностей казенной школы. И вот я опять обрекаю себя оставаться при старом положении и могу работать только за письменным столом, а вечером дитя мне читает. Что же тут придумать, чтобы "уйти по уши"? Однако не думайте, что литературный мир меня затягивает. Этого нет: я к этому миру отношусь очень не горячо и знаю, что стоит всего человеческого внимания. О попе я писал, потому что он интересовал Хилкова и был интерес выяснить: коего он духа. У Павла, конечно, дело интересное, но ведь "брат наш Павел пишет нечто неудобовразумительное" (Петр, II, 3, 16), но это, что я в последний раз у него вычитал, очень хорошо и общей программе Христовой миссии чрезвычайно соответствует. Я не замечал еще у Вас нигде внимания к другим тоже очень замечательным словам Павла о вероятности конечной судьбы духов, оттерпевших весь курс земного обитания. Пусть Вас и не занимает вопрос о так называемом "оправдании", но есть очень замечательное умствование, или, может быть, лучше сказать, умопроницание Павла о том, что ничто духовное совсем не погибает и не придет в ничтожество. Раб, схоронивший талант, все-таки сам уцелеет, - он только прогорит, а потом в новых проявлениях обрастет мясом и может поправиться и даже непременно должен поправиться и доспеть в полноту того, что "вся добра зело", - "все очень хорошо". Это все в том же I посл. к Крф. III, 12-15. Посмотрите, пожалуйста, в эти строки, - они очень любопытны и очень утешительны. Прогорит, но "сам спасется"... "Сам"-то этот, ведь это чудесно! То это я, здешний представитель его "самости", а сидит во мне он "сам", и находится он в таком тесном сближении с "пакостником плоти", что тот его и может совсем опакостить, но и только, а он через то его "самого" совсем не погубит. |
