Ты знаешь кое-что о ней, напомнила она себе. Дневник. Один отрывок уже всплыл в ее памяти.

Мои друзья думают, глупо иметь ребенка в моем возрасте, когда есть способы «разрешить» ситуацию. Как будто я могу расстаться с этим чудом. Я уже могу чувствовать ее. Я уже люблю ее. Я бы умерла за нее.

К сожалению, так, вероятно, и было.

— Ты помнишь что-нибудь о своей жизни? — спросила Мэри Энн. — До Эйдена, я имею в виду?

Качание темноволосой головы.

— Нет. Я пыталась. Мы все пытались. Я думаю, воспоминания просто ждут, когда их освободят. Я имею в виду, что чувствую, как что-то вертится в моем сознании, но не имею представления, как ухватить это. — Вздох. — У всех нас есть мысли и чувства, страхи и желания, которые мы не можем объяснить как-то иначе.

— Какие твои? — осмелилась она спросить.

Любящая улыбка.

— Я всегда была курицей-наседкой, как называет меня Эйден. Защитница. Распекательница. — Темный пристальный взгляд опустился, и улыбка исчезла. — Я всегда любила детей и боялась одиночества. Возможно, поэтому я не так упорно помогала Эйдену искать способ освободить нас, как я должна была. Но это мой крест, и я несу его.

Тонкости личности Евы очаровывали ее, и она сравнила ее с тем немногим, что знала о своей матери. До настоящего времени она была поймана в сети.

— Вы встречались с моим отцом во время терапии. Ты помнишь?

— Да.

— Ты что-нибудь чувствовала к нему? Что-то похожее на необъяснимое желание обнять его, то, что, Эйден сказал, ты чувствовала ко мне? — Внутренняя потребность, с которой Мэри Энн все еще боролась.

— Я чувствовала нежность к нему и благодарность. Тогда я думала, эти чувства возникли из-за его методов лечения Эйдена. Он садился с мальчиком, слушал и не судил.

— А теперь?

Пожатие плеч.

— Я не уверена. Как и Эйден, я была всего лишь ребенком, когда впервые встретилась с твоим отцом. Вероятно, я не знала, как осмыслить нечто глубокое, похожее на то, что муж и жена должны чувствовать друг к другу.

Мэри Энн всплеснула руками:

— Как мы тогда разберемся с этим?

— У меня теперь есть контроль над телом. Я могу путешествовать в прошлое, может, переместиться в более молодую версию себя. Это невероятно! — Голова Эйдена-Евы наклонилась вбок; уголки его губ поднялись в другой улыбке. — Все голоса. Ничего себе. Я забыла, как это трудно — подстроиться под всех. Эйден напоминает мне, что должен быть конкретный период моей жизни, чтобы вернуться туда, и поскольку я ничего не помню о том, кем я была, если я даже была кем-то еще, нет такого воспоминания, куда я могла бы отправиться, кроме его прошлого.

Мэри Энн пожевала нижнюю губу, задумавшись:

— Может быть только один способ. — Все еще дрожащей рукой — а теперь она дрожала еще больше — девушка залезла в рюкзак и вытащила дневник. Она прижала его к груди, не желая выпускать, но после минутного колебания передала его. — Он принадлежал моей матери. Она написала о своей жизни. Возможно, если ты действительно она, что-то там всколыхнет твою собственную память.

Хотела ли она? Или не хотела?

— Замечательная идея. — Руки Эйдена-Евы тряслись так сильно, что сильные пальцы ломали корешок, ложась на страницу. — Сегодня я устала, — прочитал он. — По телевизору ничего нет, но это хорошо. У меня есть компания. Мой драгоценный ангел прижимается ближе к моему сердцу. Сегодня она сильно толкается. — Он потер свой желудок, как будто проверив на признаки жизни. — Она требует яблочный пирог.