Рут с Эриком идут берегом моря, под ногами хрустят сотни ракушек, выброшенных на берег приливом. Вчерашний ливень сменился прекрасным зимним днем, холодным и ясным. Ужасы прошлой ночи кажутся далекими. Невозможно поверить, что Спарки мертва и ей самой угрожает опасность. «И все же, — думает Рут, идущая с трудом рядом с Эриком, — это так, и это случилось».

Вчера вечером она бросилась в его объятия, задыхаясь от слез. Эрик был очень любезен, вспоминает она, усадил ее, сварил кофе, добавил туда виски. Она рассказала ему о Спарки, и он предложил устроить ей похороны викинга — погребальный костер, уплывающий в море. Рут, хотевшая похоронить кошку в саду под яблоней, промолчала, но поняла, что Эрик высоко ценит душу Спарки, считая ее достойной такой чести. Ее мать, вспоминает она, говорила, что у животных нет души. Еще одно свидетельство против существования Бога.

Ночью Рут боялась остаться одна, поэтому Эрик спал у нее на диване, согнув длинные ноги в ее спальном мешке, и не выразил недовольства, когда Флинт разбудил его в пять часов, принеся мертвую мышь. «Он настоящий друг, — думает Рут. — Несмотря ни на что, чудесно видеть его снова, вновь идти с ним по Солончаку».

После завтрака Эрик предложил взглянуть на место хенджа, и Рут с готовностью согласилась. Ей нужно уйти из дому, в темных углах которого она ежесекундно ожидает увидеть мордочку Спарки. Нет, лучше быть на открытом воздухе, береговом просторе под высоким голубым небом. Она и забыла, как широк берег во время отлива. Песок тянется на мили, кое-где поблескивают заливчики, прибитый волной сушняк чернеет на фоне горизонта. Пространство выглядит бесконечным, совершенно ровным, но Эрик точно знает, куда идти. Широко шагает, окидывая взглядом даль. Рут в надежных резиновых сапогах спешит следом.

Ночью ветер нанес из песка странные сооружения и гребни. У моря поверхность более ровная, усеянная пустыми устричными раковинами и дохлыми крабами. К морю текут ручейки, иногда встречаются довольно широкие окна. Рут шлепает через одно из них, вспоминая лето раскопок хенджа, ощущение песка под босыми ногами, холод воды и острую боль от ходьбы по ракушкам. В конце дня ее ступни были покрыты крохотными порезами.

— Ты по-прежнему считаешь, что хендж нужно было оставить на месте? — спрашивает Рут.

Эрик поднимает лицо к солнцу, зажмурив глаза.

— Да, — отвечает он. — Его место здесь. Он обозначал границу. Нам следовало с почтением отнестись к этому.

— Для доисторических людей границы были важны, так ведь?

— Несомненно. — Эрик осторожно перешагивает через быстрый ручей — он без резиновых сапог. — Поэтому они обозначали их погребальными курганами, святилищами, приношениями предкам.

— Как думаешь, мои останки железного века обозначают границу?

Во время завтрака Рут рассказала Эрику о своей находке — о девочке с выбритой головой и веточками, обвитыми вокруг рук и ног, о торках и монетах, о волнующем местонахождении костей.

Эрик колеблется.

— Думаю, да, — отвечает он наконец спокойным, мерным голосом лектора. — Границы на древних ландшафтах иногда обозначали одиночными погребениями. Возьми, к примеру, тела на Ютландии.

Рут вспоминает ютландские открытия: обнаруженные в воде дубовые гробы с телами из бронзового века. Среди них было тело молодой женщины, и Рут помнит главным образом ее одежду, поразительно модную сегодня вышитую мини-юбку и топ из дубленой кожи.

— Что думает Техно? — спрашивает Эрик.

— Фил считает это случайностью. Не видит никакой связи между останками из железного века и хенджем.

Эрик фыркает.

— Как только этот мальчишка стал археологом! Неужели не понимает, что если это место было священным для людей в каменный и бронзовый века, оно осталось таким и в железном? Что важен сам ландшафт.