Какие уж тут шутки! Тут совершался акт огромного значения, можно сказать, происходило священнодействие. Его, Ильку, принимали в рабочие. И, набрав побольше воздуха, он выпалил:

— Верстаков Илья Павлович! — Мальчишка даже удивился: настолько получилось длинно.

Ни один мускул не дрогнул на лице Дерикрупа. Ох, не напрасно этот человек учился на артиста! Он размашисто написал это самое ФИО в графе наряда, где сверху значилось: «Колич. куб. др-ны», и снова поднял глаза на Ильку:

— Национальность?

Илька беспомощно огляделся по сторонам. На лбу его выступил пот.

— Ну, кто ты: татарин, тунгус или русский? — пришел на помощь к нему дядя Роман. Мальчишка помялся и ответил:

— Наверное, русский.

Мужики сдержанно рассмеялись. Сковородник же, подрагивая широкой нижней губой, как всегда не ко времени, принялся шутить, откуда, мол, парню знать, к какой национальности он принадлежит, дело-то, должно быть, было ночью. Но Трифон Летяга метнул яростный взгляд и рубанул по шаткому столу ребром ладони так, что подпрыгнул пузырек.

— Кто будет зубоскалить, удалю из помещения!

Лица у сплавщиков вытянулись. Сковородник сконфуженно спрятался за спину братана Азария, который сидел с полуоткрытым ртом, громко сопел и не моргал даже живым глазом. Он помнил, как неотесанным деревенским парнем сам первый раз оформлялся на работу, и потому сочувствовал Ильке. А мальчишка совсем ошалел от серьезности минуты. Но следующий вопрос оказался легким насчет образования. Он коротко отчеканил:

— Одна группа! — и перевел дух, да преждевременно.

Дерикруп тут же вверг его в смятение мудренейшим словом:

— Соцпроисхождение?

— Как это? — жалко и растерянно улыбаясь, уставился на него Илька.

— Ну, кто родители твои: крестьяне или рабочие? — дал наводящий вопрос все тот же добрейший дядя Роман.

Илька быстро, с благодарностью взглянул на него и затряс головой: дескать, дошло, дошло.

— Отец — охотник, а мать утонула, — сказал мальчишка и с трудом сглотнул слюну — так пересохло у него в горле.

Вот тут и начался сыр-бор, чуть было не погубивший все дело. Одни доказывали, что рыбаки и охотники самые настоящие пролетарии, так как ведут странствующий образ жизни, следовательно, ни к рабочему, ни к крестьянскому сословию не относятся. Другие утверждали, что охотники самые настоящие крестьяне, потому как живут они в большинстве своем по деревням.

Исусик, перекусив нитку, вколол иголку в подклад фуражки и огорошил сплавщиков:

— Выходит, толстоляхие попы тоже крестьяне, раз они по деревням живут?

Все озадаченно притихли. Дерикруп, чтобы остаться на высоте положения и разрядить обстановку, несмело предложил:

— Может, так и напишем — про-ле-та-рий! — и, чтобы не дать никому опомниться, макнул ручку в пузырек.

Но Исусик выскочил из угла и замахал руками. Тень его заметалась по бараку, переломившись надвое.

— Это как же? Парень небось хрещеный, а вы его басурманским званием заклеймили?

— Заткнись ты! — разозлились на его мужики.

Исусик, как укушенный, быстро обернулся к нарам и, поскольку ближе всех к нему оказался дядя Роман, напустился на него:

— Ты, Красно Солнышко, бродишь без Божьего надзора по земле и хочешь невинную душу увлечь?

Дядя Роман был лыс, и сплавщики за это дали ему прозвище — Красное Солнышко. Он отстранил напирающего на него Исусика:

— Слюной-то не брызгай, раб божий.

— И раб! И раб! — ярился Исусик. — Раб, да не беспорточный бродяга. А ты богообманщик! И все лысые — богообманщики.