— Но они же заламывают непомерные суммы отчислений! — в ужасе воскликнула госпожа Федотова.

— А как вы хотите? Люди провели несколько лет в колонии строгого режима. Там привыкли к обеспеченной, культурной жизни — с библиотекой, кабинетами психологической адаптации, зимним садом и прочими благами цивилизации — и все за государственный счет. На воле они желают получать то же… Желаете? Получите! Но теперь уже, извините, за денежки… А где деньги взять? Вот так-то! Ничего не поделаешь. Тяжело? Всем тяжело! — и любезный экс-куратор распрощался с Ириной Степановной, на прощанье еще раз пожелав ей терпения, благоразумия и толерантности в отношениях с табуновскими братками.

Скольких нервных клеток стоили эти толерантные отношения Ирине Степановне! Какими непотребными эпитетами осыпал господин Федотов ни в чем не повинные ветви российской власти! Сколько жалоб на господина Прасолова, его зловредную мамашу и стенаний по поводу материальных затруднений наслушались родители от Лизы! Какие водопады слез пролила Дуня, тщетно выклянчивая у мамы денежку на покупку полюбившейся ей шубки! Но все на свете по-настоящему познается лишь в сравнении. Только потом супруги Федотовы поняли, что тогда их постиг не дефолт, а дефолтишко. Настоящий дефолт ждал их впереди!

Однажды за очередной мздой уже знакомые бандюганы с золотыми цепями на шеях пришли в сопровождении еще одного похожего и не похожего на них добра молодца. Точнее, это они незнакомого добра молодца сопровождали. Похож же он был на своих спутников золотой цепью на шее, а не похож тем, что мерзостью своей рожи настолько превосходил их уже привычный для Федотовых омерзительный внешний вид, что старые знакомцы в сравнении со своим новым сотоварищем казались чуть ли не гениями чистой красоты и воплощением добропорядочности. Какой-нибудь литератор злато-серебряной формации описал бы внешность этого новоявленного монстра примерно так: «Лицо его неизгладимо запечатлело все мыслимые и немыслимые пороки нашего развращенного общества». На беду, за прилавком киоска в это время рядом с Ириной Степановной стояла и Дуня. Она не оставила попыток не мытьем, так катаньем, не слезами, так подлизыванием к маме добыть себе вожделенную шубку, поэтому всячески демонстрировала свою помощь ей в семейном бизнесе. Незнакомое чудище, не обращая внимания на хозяйку киоска, подошло к Дуне и противным приблатненным голосом сообщило ей, что оно, то есть он — сын господина Табунова, зовут его Додик, и с ходу пригласил явно приглянувшуюся ему девицу распить с ним бутылочку-другую за знакомство и за установление более близких отношений, которые можно начать сегодня же, а то и прямо сейчас. Ирина Степановна, которая в это время, скрепя сердце, выплачивала в подсобке оброчную плату двум гениям чистой красоты, услышала дочкин визг, выскочила из подсобки и увидела, что чудище за руку вытягивает Дуню из-за прилавка, а та вырывается и верещит, как резаная. Госпожа Федотова ухватила Дуню за другую руку, уперлась одной ногой в прилавок и потянула дочку в противоположную сторону, завизжав еще громче похищаемой. Тут пора приостановиться для лирического отступления, ибо только узнав, что было, можно понять, что есть, и предвидеть, чем сердце успокоится.

Додик действительно был как бы сыном Табунова. Будущий Додиков папа отбывал тогда один из своих тогдашних сроков. Чтобы скрасить другу дни тягостной неволи, братаны прислали к нему на свиданку некую госпожу Б.