Коньки были брошены в снег. В лицо брошены ужасные, несправедливые обвинения. Петя возопил, Зоя зарыдала и даже стукнула его маленьким кулачком в грудь. Вышла безобразная сцена, о которой даже говорить невозможно, жить невозможно, осталось одно – застрелиться!

– Ну, ну, порадуй нас с матерью! – сердито заметил Викентий Илларионович. – Тебе и впрямь рано жениться, ты совершенно не можешь совладать со своими эмоциями. А они у тебя точно как у младенца, который бьется в истерике, если ему не дали погремушку! Дурно, очень дурно, что вы, милостивый государь, не смогли найти разумных слов для взволнованной барышни и позволили ей усомниться в добрых и честных намерениях всех членов нашей семьи! Чрезвычайно мне досадно все это признавать, но вы, мой дорогой сын, совершенный анфан! Берите пример с вашего кузена, который не распускает нюни и сам стремится к своим вершинам жизни!

– Только благодаря вам, дядя Викентий, ведь если бы не вы, меня и вовсе бы на свете уже не было! – Лавр приблизился кошачьей походкой к Пете, который метал на родственника злые взгляды. – Вот что, Петя, надо подумать, как помириться вам с Зоей. Тебя, верно, на порог не пустят, это понятно, письмо порвут или отошлют, не читая…

– Мучай, мучай меня и дальше, изверг, – застонал несчастный, – думаешь, я сам не в состоянии понять этого?

– И вправду, Лавр, к чему ты говоришь очевидно неприятные и унизительные для Петра вещи? – укорил племянника Соболев.

– Да к тому, что только я могу теперь явиться в дом Аристовых, и… – он нарочно потянул мгновение, оба Соболевых напряженно ждали. – И, к примеру, вручить им пригласительные билеты на открытие моей фотографической выставки, а заодно уж, и от вашего имени, дядя, позвать и на вашу грядущую лекцию. Вот прекрасный повод для примирения, для возобновления отношений для людей образованных, интеллигентных, которые не устояли перед своими эмоциями и теперь очень в них раскаиваются, но не знают, как и подступиться к примирению. Вот тут я и явлюсь. Красиво, не правда ли?

Все трое пришли в восторг от идеи Лавра, и вскоре Когтищев покинул дом, облеченный полномочиями посла мира.

«Послали волка сторожить ягнят, а кота сметану!» – ухмыльнулся Лавр, сдвинул на затылок шляпу, которую подала лупоглазая горничная, и зашагал, гордо вздернув подбородок и размахивая изящной тростью.

Разумеется, он не стал откладывать в долгий ящик свой визит к Аристовым и явился к ним уже к вечеру того же дня. Хозяина не было дома. Его встретила сама Зоя. Она с изумлением выслушала от горничной имя гостя и поспешила к нему навстречу. Лавр почтительно поклонился и с горечью заметил про себя, как изменилась бедная девушка. Из веселой птички она превратилась в понурый увядающий цветочек, который давно не поливали, и он сохнет на глазах, лишенный живительной влаги.

Лавра распирало любопытство. Он еще в Египте подметил, что счастливо спасенные совсем не рады своему спасению, что Серафима Львовна просто физически не выносит присутствия Аристова. И эта непонятная неприязнь усилилась по возвращении домой и даже распространилась на злополучную Зою. Аристовы стали появляться в доме дяди все реже и реже, что ставило всех в двусмысленное положение, ведь молодые люди были помолвлены. Когтищев нутром чувствовал что-то неладное…

– О, что-то ваши прелестные глазки уж больно печальны, и щечки как будто бледны, – Когтищев галантно изогнулся и поцеловал протянутую руку.