Одно лишь несколько портило красоту — черное родимое пятно на левой щеке, впритык к носу и даже с поползновением на него чуть повыше ноздри. И не простое, а словно нашлепка из тонкого, с коротким ворсом бархата.

Инок тоже имел такой вид, словно одолел неблизкий путь, и на спине имел холщовый мешок поболее Стенькиного, через плечо же — серую суму. И нес длинный дорожный посох подходящей толщины — такой разве что о камень обломаешь, а о голову лесного налетчика — вряд ли, скорее сама голова треснет…

— А ты-то чего привязался? Сказано не пускать никого, беда у нас, — тупо и горестно повторил дворник.

— Коли Божьего человека не пустить — еще пуще беда приключится, — возразил красивый инок. — Почем ты знаешь — может ему, убогому, будет сила дана вас всех отмолить, и с хозяином вашим, и со всей дворней?

После чего заступник едва ли не слово в слово передал то Мироново измышление, которым сам Мирон собирался сейчас проложить дорогу на боярский двор.

При этом у Мирона хватило ума взять Стеньку за руку и очень крепко эту руку стиснуть, без слов говоря: вот только покажи, что у тебя есть слух, я тебя доподлинно убогим сделаю!

— Стало быть, коли они в Кремле не переночуют, так он спозаранку первым к гробнице не припадет? — повторил дворник. — Да мало ли народу в Кремле дворы имеет?

— А коли Господь тебя сейчас испытывает? Поможешь ли тому, кого он избрал, благость свою явить или ворота перед ним запрешь? — Тут инок не хуже Мирона возвысил голос. — Гляди, узнает твой боярин про такое непотребство — одними батогами не отделаешься, и кнута еще попробуешь!

Дворнику, здоровенному дяде, было тяжко. Следовало на что-то решиться — и он мучался,

понимая, что при оплошности и в том и в другом случае спина целой не останется. Наконец божественное победило.

— Заходите скорее, бегите за угол, вон туда, пока никто не видит… А ты?..

— Да и я с ними, — сказал, оказавшись во дворе, инок. — Мне ведь тоже где-то ночевать надобно!

Стенька, получив от Мирона удар коленкой, вспомнил про свою хромоту и весьма живописно проковылял до подклета.

— Вот и пробились, — весело сказал молодой инок. — Теперь уж он либо войлоки нам даст, расстелить на полу в подклете, либо на конюшню пустит, на сеновал. А спозаранку вместе и уйдем. Я тоже с вами святому Алексию помолюсь.

— С Божьей помощью, — добавил Мирон. — Выручил ты нас, я уж не знал, как быть. А что у них тут стряслось?

— А кто их ведает! У боярина, говорят, дочки молодые. Не иначе, у одной молодца в светлице поймали.

Выразившись столь легкомысленно, инок усмехнулся.

— Ты сам-то не к боярышне ли пробираешься? — с подозрением спросил Мирон.

— Нет, брат, боярышни не про меня, — внезапно помрачнев, ответил инок. — Мне иное теперь на роду написано… Да куда ж он запропал, бляжий сын?

Это относилось к дворнику.

— Поймают нас тут сейчас, — принялся пророчить Мирон, — по шее надают да и выкинут…

— А вон зайдем в сарай — нас и не заметят, — предложил инок.

Так и сделали, причем вовремя — откуда ни возьмись появились два крупных кудлатых мужика из дворни, пошли к воротам, и вступать с ними в драку никому, ни Стеньке с Мироном, ни загадочному иноку, было незачем.

Кабы боярин поселился не в Кремле, а в Белом городе, то и был бы у него двор, как подобает: между воротами и главным крыльцом широкое и открытое пространство, по бокам от хором — службы, за службами — сад и огород.