— А что? — не понял Богдаш.

Данила всю жизнь полагал, будто дорога — ровное место, по которому удобно ходить пешком или ехать на лошади, причем желательно — наметом, машистой рысью или хоть грунью. Дорога может быть узкой, может быть топкой, может иметь иные мелкие недостатки, но… но!..

Тут же перед ним было нечто невероятное — словно бы человек, задумав проложить через лес путь, вырубил в нужном направлении деревья и получил просеку сажени в две шириной, после чего у него нашлось иное дело. Пусть пни корчует тот, кому это больше нужно, — решил человек, вот пни и остались, торча с удивительной густотой. Пешком по такой дороженьке идти — и то, петляя, взмокнешь, а на коне — так и вовсе все на свете

проклянешь!

Желвак и не такое видывал, к пням отнесся спокойно, был готов к тому, что продвижение сильно замедлится.

— Вот и такие дороги у нас в государстве водятся. Тут еще, слава Богу, сухо, — сказал он. — А коли болото? И гать по нему гнилая? Тут-то мы не пропадем, а на гнилой гати казенных коней погубили бы. Ничего — поедем себе шажочком!

— А как по гатям ездить? — спросил Данила.

— Да с грехом пополам! Тут мы в любом месте с коней сойти можем, а на гати лучше этого не делать, — неторопливо посылая коня вперед, принялся растолковывать Богдаш. — А она, подлая, и по двенадцать верст порой тянется! А то еще мосты есть. Коня по такому мосту лучше всего в поводу вести — бревна толстые, да не обтесаны, соскользнет конская нога — и наплачешься ты с хромой скотиной! А то еще, бывает, бревнышки плохо промеж собой связаны, как раз под тяжестью и разойдутся. И ухнешь вместе с конем вниз!

— А может, их лесные налетчики нарочно портят?

— Гляди ты, догадливый!

До Казани оставалось еще два дня пути. Еще не высохшего после весенней распутицы, еще не дающего пустить коней во весь мах.

Данилу впервые отправили в такой дальний и длительный поход, посчитав, что пора детинушке и к настоящему делу привыкать. Однако грамоту казанскому воеводе вез за пазухой Богдаш, все деньги и подорожные у него были, особое задание в Приказе тайных дел тоже он получал.

Данила только и знал сперва, что по сторонам головой вертеть. Первое — кресты заметил. Кресты те были высокие, грубо вытесанные, стояли на ровном месте у обочин прямо посреди леса. Никакого знака — кто, мол, лежит, — не имелось.

— Прости им, Господи, все их прегрешения, вольные и невольные, даруй им царствие небесное, — быстро сказал Богдаш, когда они впервые увидели такой лесной крест. И мелко, неканонически перекрестился.

— Тут кого-то схоронили? — удивился Данила.

— Ты все про лесных налетчиков спрашивал — ну так тех, кого они при налете убили, так-то в лесу и хоронят.

— Кто?

— Да сами налетчики. Потом знакомому попу панихиду закажут — и ладно. И на том спасибо.

— Точно ли закажут?

— Они, Данила, про себя знают, что сами так-то в лесу падут. И вдруг никого не окажется, чтобы по ним панихиду оплатить? Так они вроде бы с Господом договариваются…

— Умные!

— Эх!.. — Богдаш, что с ним бывало крайне редко, затосковал. — Ведь и нас когда-нибудь под таким крестом упокоют, Данила…

Однако с Божьей помощью доехали. Выбрались на волжский берег и придержали коней, переводя с облегчением дух. С налетчиками разминулись, в трясину не провалились, кони целы, сами целы — чего еще?!

— Слава те Господи — Казань! — сказал Богдаш и перекрестился. — Ты тут, поди, и не бывал?

— Куда мне! — отвечал Данила, глядя на город, что из-за реки казался темным пятном, и лишь высокие кремлевские стены поражали белизной.