Мне приходилось почти что бежать, чтобы все услышать и не отстать.

— Теперь Италия. Муж моей сестры погиб там, сражаясь; ему стоило подождать меня. Их придется побыстрее призвать к порядку, иначе это западное племя, римляне, захватит все до последнего клочка. Хорошие воины, как я слышал. Надо будет оставить им прежнюю форму управления… Можно будет набрать из них новые войска, с которыми я продвину империю дальше на запад, вдоль Северной Африки. Мне не терпится узреть геркулесовы столбы; кто знает, что лежит за ними?

Он говорил и говорил. Порою обрывки его мечтаний возвращаются ко мне, но потом я вновь теряю их; вижу одно лишь лицо Александра в холодном утреннем свете, уставшее и тускло сияющее, потертое, подобно старому золоту… Блеск глубоких темных глаз, сверкающих в полутьме, подобно огню, зажженному на алтаре. Взъерошенные волосы — поблекшие, но по-прежнему мальчишеские — и сильное послушное тело, позабывшее о множестве полученных ран, готовое принять на себя задачи еще одной, уже третьей жизни, мерящее комнату шагами, словно уже ступив на новый путь…

— Вавилон должен стать столицей, в самом центре. Порт будет принимать по тысяче галер зараз… Мы двинемся туда сразу же, чтобы все начать, готовить флот для Аравии… Ты чем-то огорчен?

— Только тем, что придется покинуть Экбатану. Когда мы едем?

— О, мы останемся здесь и дождемся холодов. Наше лето мы не отдадим никому. — Александр обернулся взглянуть на горы и, наверное, вышел бы нагим на балкон, если б я не набросил ему на плечи халат. — Что за место для праздника! Мы непременно устроим большое празднество, прежде чем покинем Экбатану. Пора отблагодарить Бессмертных.

Наше лето осталось с нами.

На холмах, под бегущими облаками, с лаем гончих; в розовых садах с лотосами в запрудах; в высоком зале, чьи колонны обиты золотом и серебром, где под звуки флейт я танцевал свой Танец Реки; в огромной опочивальне, где я некогда был пристыжен, а ныне любим, — каждый день и каждую ночь я повторял себе: «Ничего не пропущу. Не дам уснуть глазам, или ушам, или своей душе, или чувствам, никогда не забуду: здесь, сейчас — я счастлив». Ибо новый поход продлится долго. Кто знает, вернемся ли мы когда-нибудь?

Да, премудрый Бог наделяет нас предчувствиями, но не слишком ясными; так он дарует предвидение птицам, что ожидают наступления зимы, но не прозревают ту морозную ночь, когда упадут в сугроб со своей заснеженной ветки, чтобы уже не очнуться.

Александр сразу же начал выстраивать в цепочку планы строительства флота и великого порта в Вавилоне, заранее рассылал приказы. Он хотел исследовать северную часть Гирканского моря: проследить, приведет ли прибрежный путь в Индию. Кроме того, он рассмотрел множество государственных дел, которые Дарий препоручил бы кому-нибудь другому; обычай гласил, что в Экбатане царь только отдыхает. Когда я поведал о том Александру, он выказал удивление и заявил мне, что не занимается ничем другим; еще никогда в жизни он не бездельничал, как теперь.

Ровно год назад, прошлым летом, мы шли через пустыню в Гедросии. Окуная ладонь в пруд с лотосами, я думал: «Я счастлив. Пусть же ни одно мгновение не пролетит мимо без моей благодарности, без поцелуя».

Как-то ночью я спросил царя:

— Счастлив ли ты, Аль Скандир?

— А как по-твоему? — улыбнулся он в ответ.