То ль они поменяли позу, то ли я в первый раз не заметил главного… Нет, они не целовались, они, как и полагается, сидели и пялились на нас. Но то, чем они при этом занимались, было еще хуже!

На девице были очень короткие шорты, а парень положил ей руку на бедро. И не просто положил, а гладил… ласкал!

Что у них там за порядки! Мужчина ласкает обнаженное женское бедро! Да у нас о таком и помыслить никто не посмеет.

Меня даже передернуло. Хоть присягнуть, их цензоры даром хлеб едят.

А может, у них что-то по-другому, а я не понимаю. Вот это меня и пугает. Пожалуй, даже больше, чем возмущает.

С последнего тревожного события прошла почти неделя, и я немного успокоился. Я уверил себя, что все это случилось у них по чьему-то недосмотру. Разве у нас, в реальном мире не бывает накладок?

Но то, что я увидел, точнее, услышал сегодня, ни в какие ворота не лезет. Похоже, у них там нет никаких Моральных Норм.

Наверное, надо объяснить, как мы их слышим. Редко-редко до нас с той стороны доносятся звуки. Они слышны едва-едва, да еще их заглушают наши разговоры, всякие шумы реальной жизни и музыка, которая играет, когда мы не говорим. Я долго ломал себе голову, размышляя, откуда берется музыка там, где нет ни музыкантов, ни инструментов, но потом отступился. Так уж устроен мир. Так вот, чтобы отчетливо услышать что-то оттуда, нужно особое стечение обстоятельств. Такое бывает лишь когда в нашем мире умолкает все, даже музыка. Но и тогда их слышит только тот, кто стоит «впритирку к экрану», как мы это называем. Обычно удается разобрать пару слов, и совсем уж редко — целую фразу.

Сегодня мне «повезло» не только услышать целую фразу, но и увидеть, кто ее сказал и кому. Это была вполне обычная пара почтенного возраста, они сидели на кушетке, но в разных концах и, как водится, пялились на меня. И вдруг мужчина сказал, причем говорил громко, словно его супруга туга на ухо: «Г…, душечка, экая дребедень. Вырубай этот X… ящик, и пойдем на угол, угостимся пивком».

Первое слово, которое я не пишу всуе целиком, было именем Всевышнего. Мы, конечно, тоже произносим его, но на молитве или в каких-то иных обстоятельствах. Но тут о молитве не могло быть и речи: второе слово, которое я не пишу, было гадким ругательством. И сказано оно было почти следом за тем… первым.

Все это меня очень беспокоит.

30 апреля.

Если честно, я сам не знаю, чего ради сейчас пишу. Скорее всего эту страницу я потом порву и выброшу в корзину. Дело в том, что я должен писать, точнее, печатать, так уж лучше что-нибудь осмысленное, чем просто набор букв и запятых. Сейчас я — журналист, сижу в редакции за пишущей машинкой. Роль свою я отыграл, отошел на второй план, и теперь мое дело — с озабоченным видом колотить по клавишам. Печатаю я «слепым» методом, так что могу время от времени поглядывать, что творится за экраном.

Там снова молодая пара, на этот раз — в спальне. Это, ясно, супруги, поскольку лежат в постели. Кровати, конечно, две. Сразу видно, они соблюдают Моральные Нормы, которые не разрешают показывать беседующих супругов в одной кровати. В разных, на пристойном удалении — другое дело. А если в одной, хотя бы и в широкой… Это может навести на самые худшие мысли.

Я взглянул еще раз. Они почти не смотрят на экран, говорят между собой, хотя я их, конечно, не слышу и слышать не могу, поскольку сижу далеко от экрана. Вот он, похоже, о чем-то ее спросил. Она улыбнулась и кивнула.

Вот она откидывает одеяло и садится.

ОНА ОБНАЖЕНА!

Господи, да как же ты не поразишь нечестивцев! Здесь, у нас, нагих женщин просто не бывает.