— Да, Петер. Они на ней всего двенадцать километров успели проехать. То ли машина сломалась, то ли бензин кончился. И опять они мимо всех полицейских постов прошмыгнули. Как они при этом через минные поля прошли, тоже у меня в голове не укладывается. Никто пока не знает, где их искать.

— Они, наверное, хотят границу пересечь и попасть в Копродину.

— Это трудная задача, особенно, если им в Живице никто не помогает. До границы далековато, почти девяносто километров. В Копродине им было бы легче залечь на дно, да и наверняка у Абдуллы там есть какой-нибудь подельник. Говорят ведь, что он прихватил с собой большую сумму наличных. Ему будет, чем заплатить за помощь. Петер, а вы когда собираетесь лететь домой?

— Планирую лететь обратно восемнадцатого. Если, конечно, не будет никаких форс-мажоров. Кстати, Алия, я вас приглашаю к себе в гости, в Имагинеру. Серьезно говорю. Отдохнете маленько, прибавите приятных впечатлений, я вам покажу наши горы, сравните какие красивее, — улыбнулся Сантир.

— Эх, Петер, какие бы вы мне горы ни нахваливали, а я вам все равно скажу, что красивее балканских гор нигде на белом свете не сыскать, — грустно улыбнулся Маленович. — Только война их испортила да кровью запачкала. И чьей кровью? Нашей собственной. Видите — минарет возвышается на другом краю площади? А там, за домами, через квартал, православная церковь и синагога стоят. На другой стороне, через улицу, католическая церковь есть. Храмы стоят себе и стоят, друг другу не мешают и прекрасно уживаются, а вот люди, как они, не могут — нужно им было за оружие взяться. Каждый вспомнил про веру, про национальность, про то, что пятьсот лет назад его прадед не поделил что-то с прадедом соседа, и так далее. И что из этого вышло? А ничего и не вышло. Как только рухнул социализм, рухнули, и попытки всех в Югоравии уравнять и постичь мультинациональное единство, и мы сразу вцепились друг другу в глотки, как алчные братья, которые не могут поделить наследство умершего отца. Хотелось бы мне, Петер, чтобы вы сюда туристом приехали, а не как расследующий журналист. Чтобы не видели вы всего этого. Да и чтобы никто этого не видел. Но что поделать — история не терпит сослагательного наклонения. Что посеешь, то и пожнешь, не зря сказано. И вот на этом всем пепелище нам нужно будет строить новую жизнь, а ООН, НАТО и Вест Лендс будут строить нам демократию. Боюсь представить себе, как будет выглядеть эта демократия, когда они ее окончательно достроят.

— Я приеду сюда как турист, Алия, обязательно приеду, и не раз. Что же делать? Прошлое никак не переделать, мы располагаем только сегодняшним днем. Будем писать, говорить. Что мы еще можем сделать? Человек не учится на своих ошибках, да боюсь, он вообще не учится ни на каких ошибках. Нам остается только гоняться за правдой и надеяться, что ее кто-нибудь когда-нибудь услышит. Если бы наша работа была настолько бессмысленной, нам бы не мешали и не угрожали. Значит, наша мышиная возня не такая уж и бесполезная, как многие думают.

— Ладно, Петер, не будем все о плохом, да о плохом. Пусть у вас останется побольше хороших впечатлений о Живице, а то мы все про этих бандитов говорим. Вы сувениры купили уже?

— Нет, еще не успел.

— Ну, давайте тогда походим по магазинчикам, посмотрим, где что есть, а потом пообедаем, вы не все местные блюда еще перепробовали. Да и наше вино, как я заметил, вам пришлось по вкусу, — на лице Маленовича снова засияла улыбка.

— Я раньше думал, что мусульмане не дружат с алкоголем, — подметил Сантир.

— Здесь Балканы, тут все наоборот делается, — засмеялся Алия.

***

Говоря о событиях, потрясших Балканы в начале девяностых годов двадцатого века, было бы ошибочно пренебрегать ими и считать их просто одним из давно пройденных и ни на что не влияющих событий, последовавших за окончанием Холодной войны.