– Конахар, – сказала девушка, спеша положить конец тягостной неуверенности, – это люди твоего отца?

– Нет, прекрасная Кэтрин, – отвечал молодой человек, – Конахара больше нет, это имя существует отныне только в напоминание о перенесенных им обидах и о мести, которой требуют они. Я ныне Иан Эхин Мак‑Иан, сын вождя, возглавляющего клан Кухил. Я изменил имя, и с меня, как ты видишь, слиняло чужое оперение. А эти люди состоят не при моем отце, а при мне. Здесь только половина моей личной охраны. Весь отряд составляют мой приемный отец с восемью своими сыновьями. Они являются моими телохранителями и наперсниками и тем лишь дышат, что исполняют каждое мое повеление. А Конахар, – добавил он, смягчая тон, – вновь оживет, едва лишь Кэтрин пожелает увидеть его. Для всех других он – юный вождь кухилов, но перед нею тот же смиренный и покорный юноша, каким был всегда подмастерье Саймона Гловера. Видишь эту трость? Я получил ее от тебя, в прошлом году, когда мы под солнцем ранней осени собирали вдвоем орехи в лощинах Ледноха. Я ее не променял бы, Кэтрин, на жезл верховного вождя моего племени.

Так говорил Эхин, а Кэтрин слушала и винила себя в неразумии: как могла она обратиться за помощью к дерзкому юнцу, которому явно вскружило голову, что он, вчерашний слуга, вдруг так вознесся и получил неограниченную власть над ватагой приверженцев, не признающих никакого закона.

– Ты не боишься меня, прекрасная Кэтрин? – сказал, взяв ее за руку, юный вождь. – Я велел моим людям явиться за несколько минут до меня, чтобы проверить, как ты почувствуешь себя в их присутствии, и мне показалось, что ты смотрела на них так, словно родилась быть женою вождя.

– У меня не было причины бояться зла со стороны горцев, – ответила Кэтрин, – а тем более, когда я полагала, что с ними Конахар. Конахар пил из одной с нами чаши и ел наш хлеб, и мой отец часто вел торговые дела с людьми его клана, и никогда не бывало между ними обиды или ссоры.

– Никогда? – возразил Гектор (ибо имя «Эхин» соответствует нашему «Гектор»). – Даже и тогда, когда он принял сторону Гоу Хрома, колченогого кузнеца, против Эхина Мак‑Иана? Не говори ничего в его оправдание и поверь, если я еще когда‑нибудь упомяну об этом, то лишь по твоей вине. Но ты хотела возложить на меня какое‑то поручение – прикажи, и оно будет исполнено.

Кэтрин поспешила ответить. В речах и повадке юноши было нечто побуждавшее ее сократить свидание.

– Эхин, – сказала она, – раз ты больше не зовешься Конахаром, тебе должно быть понятно, что я просила об услуге себе равного, честно считая его таковым, и мне не приходило в голову, что я обращаюсь к лицу столь значительному и сильному. Ты, как и я, обязан наставлением в вере этому доброму старику. Сейчас ему угрожает большая опасность, злые люди возвели на него ложное обвинение, и он хочет где‑нибудь укрыться на время, пока гроза не пронесется мимо.

– Ага, наш ученый клерк Климент? Да, достойный инок много сделал для меня – слишком много, ибо я по своему необузданному нраву не мог обратить себе на пользу его поучения. Посмотрел бы я, найдется ли в городе Перте человек, который осмелится преследовать того, кто схватился за плащ Мак‑Иана!

– Едва ли безопасно будет положиться лишь на эго, – сказала Кэтрин.