– Ну вот, дождались наконец! – сказала Дороти. – А по чьей вине, как не по своей же?.. Такую подняли бучу из‑за того, что он проводил время с уличной музыкантшей, как если бы он вожжался с еврейкой!

Дороти продолжала бы все в том же духе, но хозяин крикнул дочери, еще не сошедшей вниз:

– Вздор, Кэтрин, бредни старой дуры! Ничего такого не могло случиться. Я живо схожу и принесу тебе верную весть.

Схватив свой посох, старик пробежал мимо Дороти и бросился из дому – туда, где народ валом валил к Хай‑стрит. Дороти между тем все ворчала себе под нос:

– Твой отец куда как умен – на его собственный суд! Вот теперь он влезет в какую‑нибудь свару, а потом начнется: «Дороти, дай корпии! Дороти, наложи пластырь!» А сейчас Дороти только врет и порет вздор, и ежели она что сказала, так быть того не может. Быть того не может! Уж не думает ли старый Саймон, что у Гарри Смита голова крепка, как его наковальня, и не треснет, хотя бы горцы накинулись на него целым кланом?

Поток ее слов остановило нежданное явление: Кэтрин, точно призрак, с блуждающим взором, с мертвенно‑бледным лицом, с распущенной косой, проскользнула мимо нее, как в бреду. Охваченная ужасом, старуха забыла свое брюзгливое недовольство.

– Огради богородица мою доченьку! – сказала она. – Что ты глядишь как шальная?

– Ты как будто сказала… кто‑то умер? – пролепетала, запинаясь Кэтрин, до того напуганная, что ей, казалось, изменили и речь и слух.

– Умер, родненькая! Да, да, лежит совсем мертвый. Теперь уж не будешь больше на него серчать.

– Мертвый! – повторил? Кэтрин с той же дрожью в голосе. – Мертв… убит… и ты сказала – горцами?

– Да уж верно, горцами, беззаконниками. А то кому же тут убивать, как не им? У нас если и случится смертоубийство, так разве что горожане поцапаются во хмелю да порежут друг друга… Или там бароны да рыцари вздумают кровь проливать… Но я голову дам на отсечение, что это сделали горцы. В Перте не было человека – ни лэрда, ни простого мужика, – который посмел бы выйти один на один против Генри Смита. Небось накинулись на него гурьбой. Увидишь сама, когда разберутся в этом деле!

– Горцы! – повторила Кэтрин, словно ее смущала какая‑то неотступная мысль. – Горцы… О, Конахар! Конахар!

– Вот‑вот! Ты, скажу я, угадала, Кэтрин: он самый! Ты же видела, в ночь на святого Валентина они повздорили, до драки дело дошло. А у горца на такие вещи память длинная. Дай ему оплеуху на Мартынов день, у него до духова дня будет гореть щека. И кто только назвал сюда длинноногих бездельников делать в городе свою кровавую работу?

– Горе мое! Это я! – сказала Кэтрин. – Я, я привела сюда горцев, я послала за Конахаром… Да, они подстерегали добычу у себя в горах, а я привела их сюда и отдала ее в их руки! Но я должна увидеть своими глазами, и тогда… мы что‑нибудь сделаем. Скажи отцу, что я мигом вернусь.

– В уме ли ты, девочка моя? – закричала Дороти, когда Кэтрин, не глянув на нее, выбежала вон. – Куда ты пойдешь в таком виде на улицу? Волосы висят ниже пояса, а еще слывешь первой красавицей в Перте… Силы небесные, выскочила на улицу, и ей хоть бы что, а старый Гловер так теперь взбеленится, точно я могла удержать ее силком! Летит как сумасшедшая… Вот тебе и утро пепельной среды! Как же быть? Ежели пойти искать хозяина в толпе, так меня собьют с ног и затопчут, и никто не пожалеет о старухе. А побежать за Кэтрин – куда там, разве за ней угонишься? Ее, чай, и след простыл!.. Пойду‑ка я к соседу, к Николу‑цирюльнику, и все ему расскажу.

Покуда верная Дороти выполняла свое разумное решение, Кэтрин мчалась по улицам Перта в таком виде, что в другое время привлекла бы к себе все взоры.