– Ну нет, – возразила дочь. – Я и без того была к нему слишком милостива. У него еще будет время требовать награды, когда он благополучно доставит домой свою заблудившуюся девицу.

– А до тех пор, – сказал Генри, – я на правах хозяина дома потребую того, чего ты мне не хочешь разрешить на иных основаниях.

Он заключил девушку в объятия, и ему разрешено было сорвать поцелуй, который она не хотела подарить ему сама.

Когда они спускались по лестнице, старик положил руку Смиту на плечо и сказал:

– Генри, самые горячие мои пожелания исполнились, но угодно было святым, чтобы это свершилось в трудный и страшный час.

– И то верно, – сказал Смит. – Но ты знаешь, отец, если и часто бывают беспорядки в Перте, зато длятся они по большей части недолго. – И, отворив дверь, которая вела из его жилища в кузницу, он крикнул:

– Эй, друзья! Энтон, Катберт, Дингвел и Ринган! Чтоб ни один из вас не тронулся с места, пока я не вернусь. Будьте верны, как мечи, которые я научил вас ковать. Получите каждый по французской кроне и веселое шотландское угощение на всех, если не ослушаетесь моего приказа. Я оставляю на вас драгоценное сокровище. Хорошенько сторожите дверь… Маленький Дженкин пусть ходит вверх и вниз по проулку, а вы держите оружие под рукой на случай, если кто подступится к дому. Никому не открывайте дверь, покуда мы не вернемся – отец Гловер или я. Дело идет о моей жизни и счастье.

– Смерть тому, что на них посягнет! – дружно отозвались чумазые богатыри, к которым он обратился.

– Моя Кэтрин теперь в такой безопасности, – сказал оружейник ее отцу, – как если бы ее оберегала в королевском замке стража в двадцать человек. Мы можем спокойно отправиться в ратушу. Пройдем через сад.

И он повел гостя маленьким фруктовым садом, где птицы, которым добросердечный мастер всю зиму давал приют и корм, в эту предвесеннюю пору встречали преждевременную улыбку февральского солнца слабой, неуверенной попыткой запеть.

– Послушай‑ка моих менестрелей, отец! – сказал Смит. – Нынче утром я со злобой в сердце смеялся над ними, что вот они распелись, чудаки, когда впереди столько еще зимних дней. А теперь как будто по душе мне их веселый хор, потому что и у меня, как у них, есть моя Валентина. Пусть ждет меня завтра какая угодно беда – сегодня я самый счастливый в Перте человек, в городе и по графству, в крепостных стенах и на вольном поле.

– Однако мне время умерить твою радость, – сказал старый Гловер, – хоть, видит небо, я разделяю ее. Бедный Оливер Праудфьют, безобидный дурак, которого мы с тобою оба так хорошо знали, нынче утром был найден мертвым на улице

– Но оказался лишь мертвецки пьян? – сказал Смит. – Чашка крепкого бульона да крепкая взбучка от супруги живо вернут его к жизни.

– Нет, Генри, нет. Он убит – зарублен боевой секирой или чем‑то в этом роде.

– Быть не может! – вскричал Смит. – Он был такой быстроногий! Хоть весь Перт ему подари, не доверился бы он своей руке там, где ему обещают спасение пятки.

– Ему не дали сделать выбор. Удар нанесен в затылок, у самой шеи. Убийца, как видно, меньше его ростом и пустил в ход боевой топорик латника или другое подобное оружие, потому что лохаберская секира снесла бы верхнюю часть черепа. Так или иначе, он лежит мертвый, с размозженной головой, и рана, скажу я, ужасна.

– Непостижимо! – сказал Генри Уинд. – Он заходил ко мне вчера в полночь в наряде танцора. Был вроде как в подпитии, но не шибко пьян. Он мне что‑то наплел, будто за ним гнались какие‑то озорники и ему грозит опасность… Но, увы, ты же знаешь, что это был за человек! Вот я и подумал, что он расхвастался, как всегда, когда захмелеет, и – да простит меня милосердная дева! – я отпустил его, отказавшись проводить, и поступил бесчеловечно.