Гарри Смита было легко различить среди прочих – но не только по его городской одежде, а и по тому, что он одиноко стоял, опершись на меч, на прежнем месте боя, подле тела человека, чья голова в шапочке горца, на десять ярдов отскочившая от тела под мощным ударом меча, была украшена дубовым листом – знаком принадлежности к личной охране Эхина Мак‑Иана. Генри с той минуты, как убил этого человека, больше не нанес ни одного удара, довольствуясь обороной: отражал удары, предназначенные ему самому, и несколько раз отвел удар, нацеленный на вождя. Когда Мак‑Гилли Хаттанах дал своим людям сигнал снова сомкнуться в ряды, его не на шутку встревожило, что могучий наемник остается в стороне и не выказывает ни малейшего расположения вернуться в строй.

– Что с тобой? – сказал вождь. – Неужели в таком сильном теле такой слабый и робкий дух? Ступай, сражайся!

– Ты сам только что назвал меня вроде как поденщиком, – возразил Генри. – Если я – поденщик, видишь, – он указал на обезглавленное тело, – я сделал достаточно за дневную плату.

– Кто мне служит, не считая часов работы, – возразил вождь, – тех я, не считая, награждаю золотом.

– Если так, – сказал Смит, – я сражаюсь как воин‑доброволец – и на том посту, какой мне полюбился.

– Хорошо, на твое усмотрение! – ответил Мак‑Гнлли Хаттанах, почтя разумным ублажить столь могучего помощника.

– Договорились! – сказал Генри.

Взяв к плечу свой тяжелый меч, он поспешно вступил в ряды и занял место напротив вождя клана Кухил.

Тогда‑то – в первый раз – в Эхине проявилась неуверенность. Он издавна привык видеть в Генри лучшего бойца, какого могли выставить на поле боя Перт и вся его округа. К ненависти, с какой юный горец смотрел на соперника, примешивалось воспоминание, как еще недавно кузнец, невооруженный, с легкостью отразил его отчаянное и внезапное нападение, и теперь, увидев, что Генри Уинд с окровавленным мечом в руке неотрывно глядит в его сторону, как будто замыслил устремиться прямо на него, юноша пал духом и выказал первые признаки страха, не ускользнувшие от его приемного отца.

Счастьем было для Эхина, что Торквил, разделяя воззрения тех, среди кого он жил, да и по самому складу своему, был не способен представить себе, чтобы человеку его племени, а тем более вождю и его, Торквила, питомцу, могло недоставать прирожденной храбрости. Будь он способен вообразить что‑либо подобное, горе и гнев толкнули бы его на отчаянный шаг: он своей рукой лишил бы Эхина жизни, чтобы не дать ему запятнать свою честь. Но простую мысль, что его долг по природе своей трус, ум его отвергал как нечто чудовищное и противоестественное. Суеверие подсказывало другую разгадку: на вождя навели порчу злым колдовством! В тревоге, шепотом Торквил спросил Гектора:

– Чары снова омрачают твой дух, Эхин?

– Да! Я жалкий человек! – ответил несчастный юноша. – И вот он стоит предо мной, лютый колдун!

– Как! – вскричал Торквил. – Вот этот? И на тебе доспех его работы?! Норман, несчастный мальчик, зачем ты принес эту проклятую кольчугу?

– Если моя стрела не попала в цель, я могу только пустить вслед за стрелой свою жизнь, – ответил Норман‑нан‑Орд. – Держитесь стойко. Вы увидите, я разобью заклятие.

– Да, держись, – сказал Торквил. – Пусть он колдун, но я слышал своими ушами – и своим языком повторяю: Эхин выйдет из битвы живой, свободный и невредимый… Где он, саксонский колдун, который может опровергнуть это предсказание? Как он ни силен, он и пальцем не дотронется до моего питомца, пока не свалит весь дубовый лес со всей порослью.