– Позволь, я тебе пособлю, сосед, – сказал Смит и, спрыгнув с коня, посадил Оливера, который, точно мартышка, старался вскарабкаться на свое боевое седло.

– Да простит тебя бог, сосед Смит, что ты бросил меня одного! Не поверил бы я, что ты способен на такое, хотя бы мне в том присягнули пятьдесят самых верных свидетелей! ,

Таковы были первые слова, скорее грустные, нежели гневные, какими приунывший Оливер выразил свои чувства.

– Бэйли держал мою лошадь под уздцы. А кроме того, – добавил Генри, не сумев при всем своем сочувствии удержаться от улыбки, – я побоялся, как бы ты меня не обвинил, что я отнимаю у тебя половину чести, если бы я вздумал прийти к тебе на помощь, когда перед тобою был лишь один противник. Но не грусти! Этот подлец взял над тобою верх только потому, что твоя кобыла не слушалась узды.

– Что верно, то верно! – сказал Оливер, жадно ухватившись за такое объяснение.

– Вон он стоит, негодяй, радуется злу, которое совершил, и торжествует из‑за твоего падения, как тот король в романе, игравший на виоле, когда горел его город. Идем со мной, и ты увидишь, как мы его отделаем… Не бойся, на этот раз я тебя не покину.

Сказав это, он схватил Джезабель за поводья и, не дав времени Оливеру возразить, помчался с нею бок о бок, устремившись к Дику Дьяволу, который стоял поодаль на гребне отлогого холма. Однако, считая ли бой неравным или полагая, что достаточно навоевался в этот день, Джонстон Удалец прищелкнул пальцами, поднял вызывающе руку, пришпорил коня и поскакал прямо в соседнее болото, по которому запорхал, точно дикая утка, размахивая вабиком над головой и высвистывая своего кречета, хотя всякую другую лошадь с всадником тотчас же затянуло бы в трясину по самую подпругу.

– Как есть разбойник! – сказал Смит. – Он вступит в драку или побежит – как ему захочется, и гнаться за ним не больше проку, чем пуститься за диким гусем. Сдается мне, он прикарманил твой кошелек – эти молодчики редко когда смываются с пустыми руками.

– Да‑а, – печально протянул Праудфьют. – Он забрал кошелек, но это ничего – он оставил мне охотничью сумку!

– Так‑то оно лучше! Охотничья сумка была бы для него эмблемой победы – трофеем, как говорят менестрели.

– Она ценна не только этим, приятель, – многозначительно проговорил Оливер.

– Отлично, сосед. Люблю, когда ты говоришь в свойственном тебе стиле начитанного человека. Веселей! Негодяй показал тебе спину, и ты получил назад трофеи, едва не потерянные в ту минуту, когда враг захватил тебя врасплох.

– Ах, Генри Гоу, Генри Гоу! – воскликнул шапочник и примолк с глубоким вздохом, чуть не со стоном.

– Что такое? – спросил тот. – О чем ты еще сокрушаешься?

– Я подозреваю, дорогой мой друг Генри Смит, что негодяй обратился в бегство из страха перед тобой – не передо мной.

– Зря ты так думаешь, – возразил оружейник. – Он увидел двоих и побежал, кто же скажет теперь, от кого он бежал – от того или другого? К тому же он ведь испытал на собственной шкуре твою силу и напористость: мы все видели, как ты брыкался и отбивался, лежа на земле.

– Это я‑то отбивался? – сказал бедный Праудфьют. – Что‑то не помню… Но я знаю, что в этом моя сила – ляжки у меня здоровенные. И все это видели?

– Видели не хуже меня, – сказал Смит, едва удерживаясь от смеха.