Толстяк приподнял истертый кусок ткани и отхлебнул глоток эля.

– Когда мы обустраивали таверну, на какие то мелочи не обращали особого внимания, о чем то забывали. Однажды выяснилось, что нечем протереть стол. Рита засмеялась и оторвала лоскут от своего старого платья. Потом еще один и еще. Сшила их. – Он взмахнул тряпицей. – Сшила – и навела порядок, не переставая смеяться…

Трактирщик слабо улыбнулся, вот только веселья в его глазах я не заметил.

– Вот и вся история.

Я вздохнул, грустно склонив голову:

– Спасибо, что рассказал.

В зале повисла тишина, затем хозяин заведения подал голос:

– Дэннил. – Он протянул мне руку, и я крепко ее пожал.

– Ну, меня ты знаешь. Слава бежит впереди героя.

– Вечер покажет, – хмыкнул толстяк. – Я тебе свою историю поведал, теперь жду, на что сподобишься ты. Надеюсь, мы увидим блистательное выступление и наш народец не скоро забудет твои сказания.

– Обещаю, так и будет.

В Дэнниле снова проснулось любопытство, и он посмотрел на меня через стойку. Затем его взгляд упал на промасленный футляр из черного дерева и кожи, который я положил на пол.

– Могу кое что спросить?

Я кивнул, поднял футляр и положил его на столешницу. Запоры расстегнулись со звонким металлическим щелчком – за прошедшие годы я уже позабыл, как он звучит. Внутри таилось древнее сокровище.

Вещица была сделана из отлично обработанного дерева и отполирована до блеска. Черная, будто густая смола, и яркая, словно оранжевая вспышка зари, мандолина была разъединена на две части – пополам вдоль грифа, без единой зазубрины. Так зубило и молоток в умелых руках раскалывают камень. Попытаешься дернуть струны – и они издадут последний аккорд, заключающий в себе одно единственное слово. Произнести его невозможно, но значит оно очень много. В нем глубокое горе. Боль. Сожаление. Пожалуйста, вернись… Прости… Самое главное – именно «прости».

Вот только не зазвенят рассеченные острейшим клинком струны, потому и слово не прозвучит.

Не родится мелодия.

Мандолина разбита – и не сыграет больше никогда.

Я многое могу починить, но только не мой прекрасный инструмент.

Футляр, повинуясь движению моей руки, захлопнулся.

Порой цена воспоминаний такова, что вспоминать не хочется. Лучшее, что в этом смысле можно сделать, – закрыть дверь в печальную часть жизни.

Дэннил тяжко вздохнул, разглядывая мандолину.

– Хотел бы спросить, играешь ли ты на ней, но…

– Нет, не играю. – Я снова уложил футляр на пол. – Однако моим историям музыка без надобности. Я подарю вам сказание, которое запомнится.

– Отлично! Кстати, прошу объяснений. – Он указал на блестящую стойку.

Я собирался промолчать – и все же заговорил против своей воли голосом тише легчайшего ветерка, пробирающегося сквозь низкую траву:

– Есть десять формул плетения, их должен знать каждый.

Давно забытые дни учебы прошли чередой перед моим мысленным взором, словно открылось окно в прошлое.

– О чем ты говоришь?

– Не обращай внимания, – покачал головой я. – Тебе чем то помочь? Похоже, сегодня вечером здесь будет тьма народа.

Дэннил кивнул, и мы принялись за работу.

2

Неистовая смуглая женщина

Ночь пала на Карчетту, и с ней пришло новое безмолвие. Подобная тишина обычно повисает в воздухе при напряженном ожидании.