– Пойду, погляжу, как там она, – наконец сказала мать.

– Погоди. Я с тобой, – отец тяжело поднялся из-за стола.

Ганс ничего не стал говорить. Но пошел следом.

– Что случилось, дитя мое? Почему ты плачешь?

Эльза подняла на нее красные от слез, постаревшие, угасшие глаза и, превозмогая рыдания, заговорила:

– Первый Ангел вострубил, и сделались град и огонь, смешанные с кровью, и пали на землю; и третья часть дерев сгорела, и вся трава зеленая сгорела…

1001

Шахрияру было скучно. Он и в детстве-то не слишком любил сказки, а повзрослев, и вовсе перестал находить в них удовольствие. Что за напасть, думал он, почему всемогущий Аллах не сотворил эту прекрасную женщину немой?

Шахрияр с трудом сдерживал зевоту. Интересно, думал он, где она наслушалась этой ерунды? Или сама сочиняет, на ходу? Хотел бы я знать, она когда-нибудь выдохнется? Или наоборот, только войдет во вкус? И я буду слушать эту чушь каждую ночь, до конца жизни?

Иногда истории Шахразады становились настолько скучными и бессвязными, что Шахрияр спрашивал себя: может, и правда, пора позвать палача? Но достаточно было обернуться и увидеть, как дрожат почти невидимые капельки пота над ее верхней губой, как вдохновенно сияют испуганные глаза, как плавно движутся полные руки – какой уж тут палач, думал Шахрияр, тут впору звать имама, чтобы жениться на этой женщине второй раз, и третий, и пятый, снова и снова, тысячу раз готов я жениться на тебе, Шахразада.

Но вслух он этого, конечно, не говорил.

Шахразада продолжала дозволенные (а куда денешься?) речи, а Шахрияр терпеливо слушал. Он старался казаться очень внимательным и благодарным слушателем, не отводил глаз от рассказчицы и никогда ее не перебивал, а когда она, бледнея от волнения, спрашивала, желает ли господин узнать продолжение истории, милосердно соглашался: да-да, еще как желает, непременно, завтра же, сразу после ужина.

Если все-таки догонит

– А если все-таки догонит? – снова спросила Черепаха.

Зенон схватился за голову.

– Тысяча триста восемнадцатый раз повторяю… – начал он.

– Не преувеличивай, тренер. Всего сто пятьдесят девятый, – Черепаха поджала губы. – И ты меня пока не убедил.

– Не догонит! – простонал Зенон. – Мамой клянусь, не догонит!

– Не убедил, – повторила Черепаха. – Тебе хорошо рассуждать, ты философ. А мне каково? Что будет с моей спортивной репутацией, если он меня все-таки догонит?

– Чего ты от меня хочешь? – вздохнул Зенон.

– Мне было бы спокойнее, если бы в день состязаний он слегка прихрамывал, – осторожно сказала Черепаха. – Совсем чуть-чуть. Ничего серьезного. С тем, кто носит сандалии на босу ногу, всякое может случиться. Например, в сандалию может попасть острый камень. Или, скажем, стрела…

– Что?! – Зенон не верил своим ушам.

– Стрела, – невозмутимо повторила Черепаха. – Вражеская, разумеется. В последнее время вокруг так много вражеских стрел! Летают и летают. Когда человек идет на войну, надев сандалии на босу ногу, он подвергает себя большой опасности. И если ему в пятку попадет стрела, никто не удивится… Ну что ты так на меня смотришь? Я же не предлагаю стрелять ему в сердце. От ранения в пятку еще никто не умирал. А мне будет спокойнее.

– Ладно, – сказал Зенон, – не ной.