|
Рука была левая. Оказаться справа было бы для него пыткой. Таким образом, мы продвигались фронтом, держась за руки. Нам хватало одной пары перчаток. Свободные, или внешние, руки оставались обнаженными. Ему не нравилось ощущать своей кожей чужую кожу. Слизистые – дело другое. Впрочем, иногда он решал снять перчатку. Тогда и мне приходилось стянуть свою. Так мы могли прошагать примерно сотню метров, соприкасаясь обнаженными конечностями. Редко больше. Ему этого хватало. Если спросить меня, то мне кажется, что непарные руки плохо приспособлены для близости. Моя никогда не чувствовала себя уютно в его руке. Иногда они размыкались. Пожатие ослабевало, и они опускались в разные стороны. Иногда перед их воссоединением проходили долгие минуты. Прежде чем его – вновь сжимала мою.
Перчатки были хлопчатобумажные и довольно тугие. Вместо того чтобы смягчать формы, они их обостряли, упрощая. Моя с течением лет все больше растягивалась, что естественно. Но уже очень скоро я снова ее заполнял. Он говорил, что руки у меня, как у Водолея. Это один из небесных домов. Все, что у меня есть, идет от него. Не стану повторять это относительно каждого клочочка своих знаний. Искусство комбинаторики – не моя вина. Это проклятие свыше. За остальное я не несу ответственности. Наша встреча. Хотя уже тогда он был страшно сутулый, мне он показался гигантом. Под конец его туловище располагалось горизонтально. Чтобы уравновесить данную аномалию, он широко расставлял ноги и сгибал их в коленях. Его стопы, становящиеся все более плоскими, были вывернуты наружу. Горизонт ограничивался землей, которую он топтал. Крошечный подвижный ковер из дерна и сломанных цветов. Он подавал мне руку на манер большой усталой обезьяны, поднимая локоть так высоко, как это только возможно. Мне нужно было только выпрямиться, чтобы стать выше его на три с половиной головы. Однажды он встал на месте и объяснил мне, подыскивая слова, что анатомия – это целое. Поначалу он всегда говорил на ходу. Так мне кажется. Позже – иногда на ходу, а иногда останавливаясь. В конце – только стоя на месте. Все тише и тише. Чтобы ему не приходилось повторять одно и то же два раза кряду, мне приходилось низко нагибаться. Он останавливался в ожидании, пока я приму надлежащую позу. Завидев уголком глаза, что моя голова поравнялась с его, он принимался бормотать. В девяти случаях из десяти его слова ко мне не относились. Однако он хотел, чтобы все было услышано, вплоть до междометий и обрывков молитв, которые он ронял на устланную цветами землю. Так и тогда он остановился, ожидая, пока моя голова поравняется с его головой, а потом велел мне его покинуть. Мне оставалось лишь побыстрее высвободить руку и бежать не оглядываясь. Два шага, и он потерял меня навсегда. Мы были разъяты, если именно этого он хотел. О геодезии он говорил редко. Но мы, должно быть, преодолели расстояние, многократно превышающее земной экватор. Так как наша средняя скорость составляла примерно пять километров днем и ночью. Мы находили приют в арифметике. Сколько вычислений, произведенных в уме совместно и напополам! Так мы возводили в третью степень целые числа. Иногда под потоками ветхозаветного ливня. Тяжело оседая в его памяти, накапливались, по мере сил, кубические корни. В ожидании обратной операции на более поздней стадии. Когда время совершит свой труд. Если мне будет задан соответствующим образом поставленный вопрос, то в ответ прозвучит – да, окончание этой прогулки и было моей жизнью. |
