Мартин встал и добавил с возрастающей горечью:

— Исход нашей беседы был предрешен до того, как я вошел в эту комнату. Прекрасно понимаю, какая сила восстанет против Робина, если я заговорю. Его молодость была безжалостно и безвозвратно погублена, и мне кажется, что я не имею права губить также его будущее. Но, — он наклонился над столом и гневно взглянул Уорингтону прямо в глаза, — если он, вернувшись в Англию, не будет восстановлен во всех своих правах и не получит все те привилегии, которые вы мне обещаете, тогда заговорю я, сэр. И, поверьте, что пресса узнает о всей этой истории, начиная с первой встречи Робина и Лайлы Гревиль и кончая нашим собеседованием. Прощайте, сэр!

Уорингтон остановил его движением руки.

— Еще одну минуту, пожалуйста, — произнес он с неизменной мягкостью. — Лорд Гревиль оставил мне письмо, которое, согласно его желанию, должно быть передано леди Гревиль вами.

— Мною? — удивленно повторил Мартин.

— Такова была его воля, — отвечал Уорингтон. Он взял в руки маленький серый конверт и спросил: — Вы согласны?

— Я передам письмо, — произнес Мартин коротко. Он колебался в течение минуты, затем повторил еще раз «прощайте» и вышел или вернее выбежал через холл на улицу. Был туманный теплый октябрьский день, располагавший к лени, но Мартин шел с невероятной быстротой по Врэтон-стрит. В душе его царили смятение и злоба ко всему окружающему.

У него было чувство человека, попавшего в западню, и его мучила мысль, что он не сумел отстоять интересы Робина.

Только одно обстоятельство радовало. Он мог теперь поехать в Ражос к Робину, который не должен был дольше жить под вымышленным именем.

Там они смогут в течение нескольких лет, пока Робин вернется в Англию — если только он пожелает вернуться, — восстановить их состояние.

Мартин остановился и горько рассмеялся. Как будто человек, испытавший такую несправедливость, как Робин, мог вернуться к прежней жизни. Старик, вероятно, издевался над ним, говоря о преимуществах, связанных с его молчанием.

Мартином овладела такая безумная ярость, что он был готов ударить первого попавшегося ему навстречу прохожего, чтобы облегчить душу. Он поднялся по ступенькам красивой тихой лестницы того дома, где жила теперь Лайла. Швейцар в ливрее указал ее квартиру. Мартин хотел отдать письмо служанке, но Лайла сама отворила ему дверь. Она как раз собиралась уйти. Бледное золото волос резко выделялось на темном фоне укутывающих ее мехов. Мартин последовал за ней через холл, большое полуосвещенное помещение, одна стена которого была заставлена розовыми деревьями и желтыми и лиловыми хризантемами, — и попал в гостиную. Его взгляд упал на фотографию Робина в военной форме. Робин улыбался ему среди этой роскошной обстановки, и вид его счастливых улыбающихся глаз больно кольнул Мартина. Он почувствовал сильное волнение и побледнел, так как вспомнил о том дне, когда в последний раз видел Робина, похудевшего, небритого, доведенного до отчаянья.

Мартин протянул письмо и сказал гневным, дрожащим голосом:

— Лорд Уорингтон поручил мне передать вам письмо, так как ваш покойный супруг выразил желание, чтобы именно я выполнил это поручение. — Он молча ждал минуты, когда можно будет уйти из нарядной, надушенной гостиной.

Лайла тихо подошла к нему и положила руку на его плечо.

— Пожалуйста, простите, — прошептала она.

Мартин взглянул на нее и увидел в ее глазах слезы. Его охватило странное чувство: хотелось подойти к ней и сказать «не плачьте» и в то же время — обхватить эту нежную шею руками и душить ее изо всех сил.