—        Что ж, — сказал Маков после первой рюмки, — могу вас поздравить, Александр Борисович.

—        С чем же? — поинтересовался я.

—        Вы чрезвычайно грамотно переиграли Службу внешней разведки. А это, скажу вам, все-таки мало кому удается. Мы внимательно следили за всеми вашими передвижениями. В пространстве и во времени.

Он внезапно улыбнулся, словно необыкновенно оригинальная мысль о методах передвижения следователя Турецкого доставляла ему истинное, едва ли не чувственное наслаждение. Ух, как же я был зол на всю их контору с лживыми их улыбками, преступными полковниками и всемогущими связями!

—        Скажу прямо, ваши действия доставили нам немало хлопот. Вы поймете, почему мы были так заинтересованы в этом деле, после того как я вам сообщу те сведения, которых еще нет в вашем досье. Я не считаю даже необходимым предупреждать вас, что это является предметом строжайшей государственной тайны... — Улыбка исчезла с лица Макова столь же стремительно, сколь прежде появилась на нем.

«Не считаешь необходимым, а предупреждаешь», — зло подумал я про себя.

—        Долгие годы Норман Кларк был нашим агентом влияния в Штатах. Лучшим агентом. Великим агентом. Ему наша страна во многом была обязана относительным равновесием в противостоянии с Западом. В первую очередь, с США. Наверное, мне не нужно доказывать вам, что я не преувеличиваю.

Я решил взять инициативу в свои руки и разлил по рюмкам водку, что было воспринято как сигнал к вполне определенному действию. Водка растекалась по жилам приятным теплом, и я почувствовал, как злость моя потихоньку уходит, уступая место холодному вниманию.

Одного только вы не знаете, да и не могли узнать — как погиб Норман Кларк. Что ж, пожалуй, в обмен на эти материалы, — он кивнул на те папки, которые принесли мы с Меркуловым, — я открою вам этот последний секрет жизни, точнее смерти, последнего великого шпиона...

Рассказ Макова, обещавшего быть совершенно откровенным, тем не менее изобиловал множеством лакун, которые мне приходилось заполнять в уме теми сведениями, о наличии которых у меня вездесущая Служба внешней разведки на самом деле даже не подозревала. Во всяком случае, я понял, что о встрече с Бугрицким Маков ничего не знает. И, естественно, не узнает.

Потому как материалы, которые я ему преподносил на блюдечке, содержали только ту информацию, которую при некотором усердии можно было получить из открытых источников, которыми мы с Ломановым большей частью и располагали.

Маков так и не назвал настоящего имени Нормана Кларка, но я в этом и не нуждался. Я знал это имя и без маковских подсказок.

Помимо рассказа о последнем дне жизни Кларка-Бородкина я смог из пространного рассказа Макова вычленить одну интересную деталь. Я не стал его спрашивать, правильно ли я понял, что в последние годы сведениями о том, что Кларк-Бородкин являлся крупнейшим агентом влияния СССР, располагали не только отечественные службы, но и ЦРУ, агентом которого Кларк по совместительству тоже являлся.

Последний парадокс Кларка-Бородкина заключался в том, что он в мире международной разведки занял настолько уникальную нишу, что в его разоблачении не был заинтересован никто.

Нашей стороне, понятно, ни к чему было раскрывать собственного шпиона. ЦРУ же его раскрытие грозило просто катастрофой. Уж если дело супругов-шпионов Эймсов потрясло до основания всю Америку, то раскрытие агента уровня Кларка, запросто входящего в Белый дом при любом президенте, ставило под вопрос правомочность существования не только ЦРУ, но и всей системы секретных служб США.

Поэтому-то нам и мешали не только наши, но и американцы.