— Бомбы в дыру! Давай, — крикнул Эдмондс, и Кингсли увидел, как солдаты приблизились к тускло сияющим полоскам света, отмечавшим входы в подземный комплекс. Оттуда уже лезла пара немцев, которые пытались поднять ружья, но, едва появившись, получали либо пулю, либо удар штыком. Затем в землянки швырнули ручные гранаты Миллса, и почти немедленно за громкими взрывами последовал хор криков и жалобных стонов.

Взлетела ракета, и вокруг вдруг стало светло как днем. Британцы в дикой, яростной злобе размахивали оружием, а немцы, разговор которых Кингсли слушал всего несколько секунд назад, были уже мертвы или умирали. На периферии немцы забивали подходы к окопам, пытаясь добраться до британцев, но их натиск сдерживали английские солдаты, охранявшие зону сражения. Кингсли видел капитана Эдмондса в самой гуще событий: у его ног лежала пара трупов, и он как раз выпустил пулю в третьего, тучного солдата, который размахивал поварским черпаком. Кингсли лежал плашмя на бруствере, не сводя глаз с револьвера Эдмондса.

Из темноты воронок, из облаков дыма начали появляться контуженые и раненые немцы. Их тут же убивали и сваливали в кучу, блокируя подходы и заглушая крики изнутри.

— Карстерс, Смит! Присмотрите за флангами, — крикнул Эдмондс. Кингсли огляделся и увидел то, что Эдмондс заметил еще раньше: двое или трое английских солдат погибли, а немцы отодвигали оставшихся защитников прямо в гущу рукопашной.

— Плохи дела, парни! Чертовски плохи, готовимся к отступлению! — крикнул Эдмондс.

Кингсли решил, что великолепный офицер на минуту опоздал с приказом. Подоспевшие на помощь своим товарищам немцы теперь уже почти добрались до англичан, и битва поражала своей яростью и агрессивной энергией. Кингсли вдруг вспомнил невероятные сцены из американского кино, когда в салуне где-нибудь на Диком Западе начиналась безумная драка, в которой все колотили друг друга без разбора. Окоп представлял собой массу судорожно машущих руками людей.

Взглянув вниз, Кингсли увидел, как Эдмондс набрал в грудь воздуха, чтобы отдать следующий приказ, и в этот момент немец вонзил ему в спину штык. Вместо слов из его открытого рта полилась кровь. Он упал лицом на доски и выронил револьвер.

Кингсли перепрыгнул через бруствер и рванул вниз, в толпу. Он ни на секунду не задумался и не стал колебаться. С самого первого момента, едва приняв задание от Камминга, он знал, что наверняка подвергнется опасности, но ведь точно такой же опасности каждый день подвергались миллионы других людей. С момента прибытия во Францию он испытывал своего рода мрачное удовлетворение при мысли, что теперь сможет показать тем, кто называл его трусом, на что он способен; наконец он сможет разделить опасности, с которыми сталкивались его соотечественники, и не идти при этом на компромисс со своей совестью.

Кингсли почти искал возможность увидеть сражение. Теперь, когда такая возможность представилась, он ринулся в гущу событий.

Кингсли видел сцену боя с высоты, поэтому хорошо ориентировался в сложившейся ситуации. Он приземлился между двумя английскими солдатами, рядом с которыми упал капитан, и собирался пригнуться и схватить револьвер, когда перед ним вдруг возник немец с маузером в руке. У Кингсли в руке был револьвер, который он надеялся обменять на оружие капитана Эдмондса. Он не собирался делать ни одного выстрела в этой ужасной войне, но теперь у него не было выбора. Его руки сами сложились в положение для стрельбы, так хорошо известное ему по занятиям в стрелковом тире городской полиции; он прицелился и спустил курок. Немец упал навзничь, получив пулю между глаз. Когда он упал, Кингсли увидел еще одного прямо позади него, а по бокам от него третьего и четвертого. В каждого из них Кингсли всадил по пуле, поворачиваясь корпусом направо и налево и не меняя положения рук: левая поднята и согнута, ствол вдоль рукава, оружие крепко сжато, глаз за курком. В любой битве Кингсли помнил совет своего первого тренера по фехтованию: «Чтобы впасть в панику, требуется столько же времени, как и на то, чтобы подумать.