Аберкромби не мог отметить эту маленькую победу, потому что обнаружил, что лишился дара речи. Восемью часами ранее невероятным усилием воли он сумел забыть про мяч в горле и отсчитал вслух последние минуты перед наступлением. Глоток рома, выданного каждому солдату в последние полчаса ожидания, сделал свое дело и расслабил его горло; он сумел дунуть в свисток и пожелать своим людям удачи, а потом первым полез на бруствер.

Но после этого он замолчал.

Он выполнил свой долг и надлежащим порядком повел своих людей на врага, прямо под стихающий пулеметный огонь. Аберкромби получил пару незначительных ран, ничего серьезного, однако большая часть его роты полегла.

С остатками первой британской волны он добрался до немецкой колючей проволоки и, оказавшись в передовых вражеских окопах, участвовал в рукопашной.

Аберкромби достойно сражался, однако сейчас, сидя на полевом перевязочном пункте, до которого с трудом добрался, понял, что выдохся. Он был не в состоянии что-то делать, не мог говорить, едва слышал, и, наблюдая за набившимися в землянку окровавленными людьми, в бинтах и еще нет, он сомневался, сможет ли набраться сил и подойти к офицеру медицинской службы, когда придет его очередь.

— Итак, капитан. С одной стороны, вам повезло а вот с другой — боюсь, нет, — сказал осмотревший его офицер, пока санитар дезинфицировал мелкое пулевое ранение у него на плече. — Повезло вам потому, что, попади эта пуля на пять дюймов левее, вы были бы мертвы, а не повезло, потому что угоди она на три дюйма левее, это обеспечило бы вам отправку на родину. А так, боюсь, завтра вы снова отправитесь в строй.

Но Аберкромби знал, что завтра в строй не встанет. Он взял восковой карандаш, которым врачи отмечали пораженные участки на теле пациента, и написал на своей руке, что не может говорить.

Позднее, задолго до рассвета второго дня Третьей битвы при Ипре, полковник, который всего три дня назад с таким энтузиазмом приветствовал Аберкромби в своем батальоне, стоял рядом с офицером медицинской службы и обсуждал удивительное и печальное развитие событий.

— Видимо, даже герои получают контузии, — сказал он с искренней озабоченностью. — Бедняга, когда он это поймет, ему придется очень тяжело.

Аберкромби отвезли на машине скорой помощи в эвакуационный пункт для раненых, огромную палатку, где десять бригад хирургов и медсестер одновременно пытались разобраться со все увеличивавшимся потоком раненых, которых направляли сюда с фронта. С промежуточных перевязочных пунктов раненые прибывали с отметками, сделанными восковым карандашом. Хирургам приходилось доверять диагнозу своих фронтовых коллег, потому что для более тщательного осмотра времени не было: из каждой раны сочилась сквозь бинты кровь, зараза витала в воздухе и стелилась по полу, и без немедленного вмешательства каждому раненому грозила смерть. Врачи, прежде чем приступить к работе, бросали всего один взгляд на очередного пациента под хлороформом. Королевская медицинская служба гордилась тем, что за третий год войны смогла вернуть почти восемьдесят процентов попавших к ним раненых обратно на фронт или, по крайней мере, на какую-то полезную для военного времени работу. Солдаты и офицеры ворчали, что дела в этой службе идут так хорошо, что только смерть может дать окончательное освобождение от армии.

Аберкромби сидел в углу огромной палатки, в некотором отдалении от кровавого безумия, рядом с другими контужеными пациентами, среди которых был и рядовой Хопкинс, солдат, которого Аберкромби всего два дня назад распорядился привязать к лафету. Они посмотрели друг на друга, но промолчали. Они оба потеряли дар речи.

— Значит, говорить парень не может? — спросил полковник.