Мануель бережно обнял ее, и она прижалась к нему, чувствуя, что у нее вот-вот разорвется сердце. Она рыдала, а он гладил ее своими большими руками по волосам, изо всех сил стараясь быть нежным.

– Он поправится, – успокаивал ее Мануель. – Его заштопают, и он будет как новенький. Ты даже не сомневайся.

– Смотрите! – испуганно закричал один из бойцов, указывая рукой в сторону националистов.

Все повернулись и уставились на другой берег пересохшего русла реки. За ночь линия обороны противника передвинулась вперед метров на пятьсот. Они увидели новые пулеметные точки и заметили поблескивающие в лучах утреннего солнца стеклышки перископа. Наступление было не чем иным, как отвлекающим маневром для занятия новых рубежей. Неожиданно ситуация приняла совершенно иной оборот.

– С такого расстояния, – спокойно проговорил Мануель, – они смогут попадать своими минами прямо в наши котелки. Если не получим подкрепления, придется отступить.

– Сюда! Сюда! – раздался чей-то крик. – Один из них еще жив!

Все поспешили к тому месту, где уже начала собираться небольшая толпа. На земле, в грязи, лежали тела трех убитых вражеских солдат с обнаженными в грустной улыбке зубами. Четвертый националист привалился к дереву и чуть слышно стонал. Он был ранен в бок, его форма промокла от крови. С побледневшим лицом он испуганно взирал на обступивших его людей.

– Что будем с ним делать? – спросил Мануеля один из бойцов. – Может, позвать санитаров?

– Не надо, – хрипло ответил тот. – Никаких санитаров для этой падали. – Он вытащил револьвер и, подойдя к раненому, прицелился ему в голову.

Женщины взвизгнули. Не в силах смотреть на эту сцену, Мерседес отвернулась. В наступившей зловещей тишине раненый, задыхаясь, начал шептать слова молитвы.

Мерседес невольно вздрогнула, услышав, как щелкнул боек по пробитому капсюлю стреляной гильзы. Мануель снова нажал на курок. И снова глухой щелчок. Он зло выругался. После боя в его револьвере не осталось патронов.

Националист, перевалившись на живот, в ужасе пытался отползти подальше от Мануеля, который в бешенстве шарил по карманам в поисках патронов.

– Ради Бога, – зарычал он на молча стоявших ополченцев, – да пристрелите же кто-нибудь эту сволочь!

Никто не двигался. На их серых лицах отражалось смятение. Палить в темноте по наступающему противнику было одно дело, а это – совсем другое.

Так ничего и не найдя в карманах, Мануель догнал ползущего человека и изо всех сил пнул его в раненый бок. Несчастный даже не вскрикнул, а лишь скорчился в невероятных мучениях на сырой земле. С пылающим ненавистью лицом Мануель снова пнул извивающегося националиста в то же самое место с такой чудовищной силой, что тот подскочил над землей. Потом еще раз, и еще…

Наконец истерзанный человек издал какой-то похожий на хриплое бульканье звук, и из его открытого рта хлынула кровь.

Со всех сторон послышался ропот возмущенных, протестующих, умоляющих голосов. Мерседес вспомнила про пистолет, который был у нее в руке. Ничего не чувствуя, словно в глубоком трансе, она выступила вперед. Вокруг воцарилась звенящая тишина.

Зная, что промахнется, если будет стрелять издалека, Мерседес приблизилась к раненому и приставила дуло пистолета к его виску. С оглушительным грохотом пистолет подпрыгнул у нее в руке, и голова националиста, дернувшись, безвольно свесилась набок. Едкий запах сгоревшего пороха ударил ей в ноздри.