– Я люблю его.

– Я молилась, чтобы это прошло.

– Но это не прошло. И никогда не пройдет. Было почти заметно, как Мерседес боролась с собой.

Ее губы дрожали. Затем она встала и, не проронив ни слова, пошла в дом. Чуть помедлив, Иден последовала за ней. Она нашла мать сидящей в полутемной комнате у окна.

– Я не могу запретить тебе искать его, – холодно проговорила наконец Мерседес. – Но я хочу предупредить тебя, что он может быть морально сломлен. Во время той нашей встречи в пустыне я сказала ему нечто такое, чего он мог просто не вынести. Если же он все-таки пережил этот удар и захочет все рассказать тебе, пусть рассказывает. Я не могу. Эта тайна принадлежит ему. Ему одному.

– Опять секреты и недомолвки, – почти устало произнесла Иден. – Тайны, покрытые мраком. Да кончится ли это когда-нибудь?

– Нет, – ответила Мерседес.

В доме уже стало темно. Иден не спеша обошла комнаты, включая везде свет, пока все вокруг не засияло огнями и тьма не отступила. Потом она вернулась к матери.

– Ты права, мама. У меня никогда не будет таких когтей, как у тебя. Я другая. Но я верю, что могу спасти Джоула. Возможно, он заставит меня страдать. Надеюсь, что этого не случится, но я готова на все. У меня просто нет выбора, мама. Я должна найти его. Он моя судьба.

– Что ж, тогда поезжай.

Иден поцеловала мать в щеку, и они улыбнулись друг другу. У одной улыбка была печальной и загадочной, у другой – чистой и светлой.

Ее сын. Ее возмездие. Он стоял и смотрел на нее, словно не знал, то ли убить ее, то ли пасть к ее ногам. И в конце концов выбрал последнее.

Может быть, ей тоже следовало упасть рядом с ним на колени и обнять его. И молить о прощении. И не скрывать горя и слез, что она проливала по нему все эти двадцать восемь лет.

Но она не смогла сделать этого. Отчасти потому, что в тот момент главным для нее было уберечь Иден. А отчасти потому, что это оказалось противно ее натуре. Она была выкована иначе. Молот судьбы, обрушивший на нее страшные удары, когда она была еще раскалена добела и податлива, придал ей ту форму, которую, остыв, она уже не могла изменить.

И ей не осталось ничего другого, как только повернуться спиной к сыну и уйти прочь. Да и чем она могла помочь ему? Странно, но она не держала зла на Джоула. Больше уже не держала. Ее злость растаяла без следа. Он разрушил ее маленькую империю. Он заставил ее испытать боль, о которой даже она – большой специалист по части боли – никогда не подозревала. Он отнял у нее ее чудесный дом, имущество, богатство, и все это сжег дотла. Но могло бы быть и хуже. Это подсказывал ей разум. Могло быть гораздо хуже. Он спас Иден. А это важнее любых потерь.

Она начала свою жизнь с нуля. Нулем и закончила. Богатство оказалось всего лишь сном. Да и весь этот мир был просто-напросто сном, выдумкой, мерцающими на экране кадрами кинопленки.

Ее сын напомнил ей о многих давно забытых вещах. О том, как несущественно и бренно любое богатство. И как бесконечно важна жизнь, этот дрожащий огонек в океане беспросветной тьмы.

Что ждет ее за порогом земного существования? Что-то? Ничего? В пятьдесят восемь лет ответ на этот вопрос уже не кажется таким абстрактным, как когда-то.

Оглядываясь назад, она спрашивала себя, можно ли считать, что в конце концов ее жизнь пришла к определенному балансу между добром и злом, радостью и страданием. Когда настанет время взвешивать ее душу, попадет ли она в рай? Или перевесят грехи? Да? Нет?

Мерседес вздохнула, чувствуя, как расслабляются ее мышцы и успокаиваются нервы. Напряжение спало. Она больше не будет противиться желаниям Иден. Ведь когда-то никакие уговоры не смогли изменить ее собственные решения. Она знала, что и ей не удастся повлиять на решения дочери.