Люди в этом северо-восточном уголке Техаса и раньше меня не любили, а в эти тяжелые времена и подавно. Гражданская война закончилась несколько дней назад, к новым, незнакомым лицам относились подозрительно.

В прежние времена, когда я был юнцом, меня ненавидели, я отвечал людям тем же. Меня не взлюбили с самого начала, потому что я не сгибался перед городскими мальчишками, встречал злобу злобой, гнев гневом, а кулаки кулаками. Несмотря на войну, мне этого не забудут.

И все же я вернулся на эту землю, поскольку другого дома я не знал и, не взирая на вражду с местными, любил эти края, любил глухое безмолвие забытых топей, тишину полей, когда на землю ложится тонкий вечерний туман. Эти места принадлежали мне, здесь я чувствовал природу, чувствовал неуемное желание жирной черной почвы растить в себе урожаи.

Всадники приближались, что-то в них мне было знакомо, но эти Богом забытые края Техаса были обильно политы кровью, наполнены темной злостью и ненавистью враждующих кланов, а теперь к этому добавилась ярость, оставленная только что закончившейся войной. Выйти и окликнуть незнакомцев было бы опрометчиво, особенно для меня.

Мой крохотный костер горел на другой стороне холма, спрятавшись за огромным бревном, которое отражало тепло и свет, посылая их в шалаш. Убежище было маленьким и удобным, как и должно было быть, потому что большую часть жизни я прожил именно так, а последние два года вообще не ночевал под крышей более или менее приличного дома. Легкий дым от костра исчезал в мокрой листве нависавших ветвей, однако человек с хорошим нюхом может уловить запах, если ветер подует в его сторону.

Всадники остановились на открытом участке тропы, там я запросто мог достать их выстрелом. Они принялись переговариваться, и один из голосов мне тоже показался знакомым. Я вышел из своего убежища и начал спускаться по склону к тропе, осторожно ступая по мокрым опавшим листьям. В руках держал карабин, а за пояс засунул "кольт драгун".

- Боб Ли, - сказал я громко, но не слишком.

Они резко обернулись. Я обращался к более худощавому всаднику, который внимательно взглянул на меня.

Надо сказать, что смотреть-то было не на что. Черная потрепанная шляпа с провисшими полями, ветхая замшевая куртка, сделанная индейцами ютами к западу от Великих гор, поношенные рубашка и штаны домашнего пошива и армейские ботинки. Сам я худощавый, темноволосый, ростом в шесть футов и два дюйма, весом почти в двести фунтов, лицо продубленное непогодой, хмурое и озабоченное: всю жизнь я встречал лишь одни неприятности и не знал ни любви, ни ласки.

- Каллен? Черт возьми, сколько же лет мы не виделись?

- Три.

- Я думал, больше. Билл Лонгли, познакомься с Калленом Бейкером, именно такой человек нам сейчас нужен.

- - Не надо мне льстить, - сказал я, - я и раньше этого не любил.

- С тобой трудно иметь дело, Каллен. С тех пор, как у тебя начались проблемы, ты решил, что все против тебя, все пять округов.

- У меня есть кофе.

Я повернулся и направился к шалашу, не желая, чтобы они видели, как я расчувствовался, встретив дружелюбие там, где ждал одну неприязнь.

Боб Ли был джентльменом, человек образованный и гордый. Он вышел из известной и уважаемой на Юге семьи, а его нрав и умение обращаться с оружием, готовность его применить завоевали ему уважение совсем другого рода у людей тоже совсем другого рода. Тем не менее, что бы ни говорили о Бобе Ли, все сходились, что он был благородным человеком.

Билл Лонгли? Тогда ему было восемнадцать - высокий, плотный юноша, который в будущем станет одним из самых известных ганфайтеров Техаса, но это время еще не подошло, я лишь однажды слышал его имя в западных землях и не помню, по какому случаю.

Присев у костра, я разворошил угли и вынул свою кружку. Они тоже достали из седельных сумок почерневшие кружки и я налил кофе из старого побитого кофейника.