— …А сейчас, друзья, дрессированная афалина Амиго продемонстрирует вам свой самый любимый номер!..

Когтистая лапка боли сжимается у меня в животе: она врет. Она знает, Амиго это не любит.

Амиго выныривает и прыгает в центр огня. Он самую малость промахивается — пролетает не в середине обруча, а чуть ближе к нижнему краю. Я вижу, как красные горячие язычки лижут его живот. Он снова ныряет, выныривает, широко раскрывает свой рот, похожий на клюв. Дрессировщик кидает ему снулую рыбину из ведерка…

Зал аплодирует. Парни в тельняшках, сидящие в переднем ряду, пронзительно свистят. А я слышу еще один свист — тонкий свист афалины.

Он расстроен. Он хочет уплыть на другую сторону дна.

— …Что значит «просто исчезли»?

— Ну — навык имелся… Скажем так: мы самораспустились. Сожгли архив. Сменили имена и фамилии. Сменили род деятельности. «Сейчас я буду медленно считать до десяти. — Подбельский сделал каменное лицо и причмокнул. — Раз… Вы абсолютно спокойны… Два… ваше тело почти невесомо… Три… вы испытываете чувство полета…Четыре… Ваши внутренние будильники прозвонят завтра вовремя… Пять… вы совершенно расслаблены…»

Он «исчез». Он заделался экстрасенсом (благо навык имелся) и несколько лет кочевал по своему когда-то огромному, а теперь уже не существующему советскому государству, выступая в различных ДК и концертных залах, вводя в гипнотический транс стадионы — а иногда отдельно взятых клиентов.

Это правда.

Потом ему надоело. На деньги от выступлений он открыл интернат в Севастополе. Чтобы дать несчастным детям надежду.

Это ложь. Вернее — что-то из этого ложь.

— Вот тут, — я прикоснулась к животу чуть выше пупка, — тут мне больно, когда ты врешь, папа.

— Да, я знаю. Там, где солнечное сплетение. Там, где душа.

— Тогда не ври. Скажи, чего ты от нас всех хочешь.

— Хотел. Правдивее будет в прошедшем: хотел. Я хотел… мне нужен был мой собственный Первый отряд. — Он говорил очень медленно. — Я искал детей, способных… на многое. — Он аккуратно подбирал слова, выискивая более общие и потому более честные. — Детей, способных переходить грань.

— Зачем?

— Чтобы у нас был шанс на победу.

— Победу в чем?

— Победу в войне.

— Разве идет война?

— Она скоро начнется…

…Когда программа дельфинов заканчивается и появляются морские котики, я быстро протискиваюсь по ряду, задевая чьи-то волосатые коленки и икры, огибаю здание дельфинария и захожу в него с черного хода.

Дверь в гримерную чуть приоткрыта. Новый дрессировщик сидит ко мне спиной перед зеркалом. Его отражение, жмурясь, деловито стирает ватным тампоном золотистые блестки с лица.

— Йеманд Фремд!

Он оборачивается ко мне почти сразу, но все же с крошечной задержкой — и несколько более резко, чем стоило бы. Наверное, поначалу так реагирует на оклик любой, кто представился не своим именем и еще не успел с ним как следует сжиться. Изобретательный псевдоним. Йеманд Фремд. Некто Неизвестный.

— Изобретательный псевдоним, — говорю я ему по-немецки.

Он улыбается во весь рот, во всю свою идеально квадратную челюсть.

— Можно по-русски, — говорит он. — Я в детстве учил.

У него мягкий, убаюкивающий какой-то акцент.