Он говорит:

— Я ничего от вас не добился. Никто не перешел грань — даже ты, моя лучшая куколка.

Он говорит мне:

— Времени больше нет.

Он говорит:

— Этот мультфильм — это послание. С другой стороны. От врага или от союзника. Я не знаю. Не понимаю. Я думал, ты сможешь понять. Я думал, ты сможешь принять все послание, но даже ты видела только обрывки…

Он говорит, если есть послание, значит, есть отправитель. Он говорит, что хочет закрыть интернат и отправиться искать отправителя. Он говорит, что я должна ехать с ним вместе. Что времени нет, что времени очень мало. Он говорит, у него есть кое-какие бумаги. Кое-какие записи. Доказательства. Документы. Его руки трясутся. Он протягивает мне конверт.

Он говорит:

— Ознакомься вот с этим, Ника.

Он говорит:

— Это поможет напасть на след.

Он говорит: представь, что ты секретный агент.

Он говорит: учти, за нами следят.

Я говорю:

— Вы действительно сумасшедший.

Ты сумасшедший.

Папа, ты сумасшедший.

Я прячу руки в карманы, чтобы не брать у него конверт. Я разворачиваюсь — чтобы идти обратно, к дельфинам.

Дельфины не врут.

Дельфины не сходят с ума.

Он кричит вслед:

— Так ты со мной едешь, Ника?

Я отвечаю:

— Нет.

Нет. Ответ отрицательный.

Я говорю:

— Ты псих. Что ты делал с нами все эти годы?

— Я давал вам надежду…

— Не ври.

Со стороны проспекта Нахимова доносятся нестройные визги:

— Севастополь-Крым-Россия! Севастополь-Крым-Россия!

Кто-то надсадно кашляет в громкоговоритель, харкает, кажется, в него же, сварливо сообщает, шо демонстрация заборонена и шо потрибен дозвил влади для проведения ходу. Кто-то орет самозабвенно, до рвотных позывов:

— Кацапи! Або весь Крим буде балакати на украинський, або балакати буде никому! Кацапи! Ваше мисце у Тамбовський губернии мисити грязюку и валятися п'яними попид тинном!

В ответ старческие голоса привычно затягивают:

— Встава-а-й, стра-на-а-громная, встава-а-а-й на смертный бой...

Подбельский неподвижно стоит посреди тротуара со своим дурацким конвертом в руке. Прозрачные глаза его полузакрыты. Он шевелит сухими губами:

— …С фашистской силой темною, с проклятою ордой… Я ухожу.

Я оставляю его на улице.

Рядом с люком, ведущим в КСД, на корточках сидит Эрвин. Люк открыт. Эрвин смотрит в густую соленую воду.

— Йеманд Фремд, — говорю я, и он поднимает ко мне улыбающееся лицо.

Мне не нравится эта его улыбка. Чуть презрительная. Чуть кривая.

— Прошлый век, — говорит он. Совершенно бессмысленное устройство.

— Это камера сенсорной депривации.

— Я знаю, что это — Эрвин проводит пальцем по краешку люка, на пальце остается след ржавчины. — Но я не знал, что старик Джон Лилли у вас до сих пор популярен.

— Что это за старик?

— Человек, который изобрел эту штуку. Больше полувека назад. Он надеялся, что человеческий мозг на что-то способен… Но он разочаровался в человеческом мозге. И переключился на мозг других крупных млекопитающих. Старик Джон учил дельфинов английскому… — Эрвин ухмыльнулся, — накачав их предварительно ЛСД. Самые талантливые ученики гибли от передозировок, не успев до конца освоить Past Simple.