|
Острие иглы кажется ей холодным и каким-то настойчивым. Словно ее кусает оса с ледяным тонким жалом. Засыпая, она видит, как Эрик вводит себе в вену остаток раствора. Засыпая, она продолжает бить в бубен… Она выходит из лодки, вслед за беспалым, и идет за ним по реке, по тонкому прозрачному льду. Она идет и бьет в бубен. Она не забывает про ритм. My life is yours… and all because… you came into my world with love so softly love… Беспалый волочит за собой ее меч, острие прочерчивает по льду прямую тонкую борозду. Но вскоре лед теряет свою прозрачность, превращается в хрусткое крошево. Ступать по нему босыми ногами больно. Словно это не лед, а битое бутылочное стекло…
Небо серое, зимнее, стылое, и только луна на нем кажется отвратительно теплой, наливается желтым соком, распухает, как воспаленный гнойник… Ее проводник останавливается и с силой вдавливает в рассыпчатый лед острие меча. Нажимает на ручку сверху. Катана легко соскальзывает под лед. — На перемирие и на казнь идут безоружными.
Впереди видна башня, тонкая и высокая, с перетянутыми стальными тросами кольцевыми сечениями. Параболические антенны облепили верхушку, как грибы-паразиты. Как приманка для заслоняющей небо гигантской луны… Она бредет вперед, к башне, по ледяной узкой тропинке. Слева и справа от нее тянется заграждение из металлической сетки, поверху вьется терновыми кольцами колючая проволока. Идет снег, густой и плотный, как пепел, и за его пеленой она не сразу различает людей. Людей по ту сторону металлических заграждений. Они стоят, прижав лица к сетке, вцепившись пальцами в металлические ее сочленения, уставившись на Нику сотнями стеклянных немигающих глаз. Они стоят неподвижно и тихо — но лишь до тех пор, пока она их не видит. Они словно включаются, когда она их замечает. Она идет, а они бьются о сетку, что-то выкрикивают, поют и рыдают. Кто-то тянет к ней руки через отверстия в сетке, лоскуты серой одежды и кожи повисают на мерзлом металле. Кто-то шепчет проклятия, кто-то визгливо, в истерике, повторяет обрывки молитв, несколько женщин в первом ряду ожесточенно и дергано крестятся — как будто чиркают раз за разом ото лба к увядшим грудям подмокшими спичками. — …Будь она проклята, эта луна! Будь они прокляты, эти лунные дети! — …Скоро конец!.. Скоро вечный мрак! — …Нет! Нет! — …Да святится имя твое… Да святится имя твое… Да святится имя твое… — …Нет! Нет! Нет! Нет! — …Пусть он пощадит нас! Пусть не отнимает у нас наши дома! — …Наши села и города! — …Наши сады! Наши кущи! — …Мы требуем примирения! — …Лед, везде лед, это проклятый лед, это все из-за них! — …Оставьте нам наших детей! — …Бог дал, бог взял, гражданочка! — …Пожалуйста! — …Мы требуем примирения! — …Мы не хотим умирать!
Снизу, почти что у самой земли, к сетке приникли своими огромными, асимметричными лицами «лунные дети». Они мол чат или тихо постанывают. Их тела, длинные, разбухшие, неподъёмные, тяжело ворочаются в снежной пыли. — …Наши дети! Пощадите наших детей! Постой, девочка! Ты ведь идешь в закрытую зону? — …Скажи Всевышнему, пусть он нас пощадит! — …Скажи Спасителю, тут везде лед, пусть он растопит тут лед! — …Скажи Сатане… — …Скажи министру… — …Скажи верховному главнокомандующему… — Гаври-и-ил! — визжит какая-то женщина и бьется лицом о сетку. |
