— Знаешь, пап, когда НАСА только-только зарождалось, люди называли космос последним форпостом. Таким он для меня и остался. Я должна знать, что там и кто там! Этот вызов я не могу не принять. Хоть мои слова и кажутся безумными, но там мой дом. Господи, сумасшествие какое-то!

— Понимаю. Наша семья всегда была легка на подъем.

— Мама вчера вечером плакала.

— Боюсь, уже не первый раз. Николь изумленно воззрилась на отца.

— Но она ни разу не показала, что так огорчена! Ни в письмах, ни в телефонных разговорах!

— Это понемногу накапливалось в нас. Никки, — он вдруг назвал ее как в детстве, — как это ни парадоксально, мы с матерью, профессионалы слова, чаще всего теряемся, когда речь идет о тех, кого мы любим. Мы очень гордимся тобой, твоими достижениями — и все-таки не хотим, чтобы ты нас покидала.

— Я ведь уезжала и прежде. Я вернусь. Отец покачал головой.

— В лучшем случае увидеть тебя воочию, а не на экране, коснуться и обнять раньше чем через шесть лет нечего и думать. А если тебя пошлют в экспедицию за пределы Системы, то свидеться нам больше не суждено, даже несмотря на двигатель Бомэ.

— Я… я ни разу не думала об этом.

— Откровенно говоря, мы тоже. — Отец тяжело вздохнул, и Николь заметила, что голос его слегка дрожит. — А теперь мы думаем об этом постоянно. Последнюю неделю я до мельчайших подробностей вспоминал свои поступки и разговоры с тобой. А порой и то, что не имеет к тебе прямого отношения. Все свои решения — и хорошие, и дурные. И личность, которую они в тебе воспитали.

— Не пойму — я не оправдала твоих надежд? — негромко вымолвила она.

— Боже милостивый, как раз наоборот! — отец криво усмехнулся. Николь уже видела эту усмешку в суде, в тех редких случаях, когда ей позволяли поглядеть на его выступления перед присяжными. — Мы с твоей матерью вдруг отчетливо осознали все упущенные возможности побыть вместе.

— Но восполненные теми минутами, когда мы были рядом, — возразила Николь.

— Очень разумно, — улыбнулся отец. — Однако я говорю об эмоциях, а они зачастую не поддаются логике.

Вдруг над горизонтом вспыхнула полоска света — настолько ослепительная, что Николь пришлось зажмуриться. Когда перед глазами перестали плавать радужные пятна, солнце прочно обосновалось на небосводе. Отец негромко рассмеялся, словно собственным мыслям. Потом шмыгнул носом, и только тогда Николь поняла, что он плачет. Она потрясенно молчала.

— Я всего лишь человек, Николь, — наконец проговорил он. — И меня страшит мысль потерять самое дорогое. Старое присловие гласит: «Что имеем — не храним, потерявши — плачем». И людей мы начинаем ценить, когда теряем их. Я думал, что усвоил этот урок много лет назад. Но я ошибался.

— Папа… — и снова голос отказал Николь. Впервые она видела отца таким незащищенным. Лучше бы он был сильнее духом. Николь лепила себя по его образу и подобию, сегодняшняя сцена ее немало смутила. И какое отношение к ее будущему имеют эти таинственные упоминания о прошлом?

Николь встретилась с ним взглядом, и внезапно все вопросы улетучились, когда она оказалась в объятиях отца. Они прижимались друг к другу с неистовой силой, дав волю слезам.

— Куда бы ты ни отправилась, сердечко мое, всегда помни, что мы любим тебя. Любим всей душой.

— Я тоже люблю вас, папа.

— Эй, есть кто живой? — окликнул Кьяри из люка, оторвав Николь от воспоминаний.

— А? Ой Господи… Извините, комиссар, — всполошилась она.